Человек и окружающий его мир в агиографических сочинениях епифания премудрого. Духанина А

Вы здесь: Стиль жизни

Благодаря учебникам истории многие из нас знают о прославленных в веках людях, например, о великих полководцах, политиках и учёных. Но, к великому сожалению, школа даёт лишь крохотную толику знаний о тех деятелях, которые пронесли через свою жизнь мудрость и доброту, а также увековечили исторические факты.

Предлагаем исправить это и узнать о поистине великом человеке, который людям набожным и воцерковленным известен как преподобный Епифаний Премудрый (фото неканонизированного святого, к сожалению, за давностью лет не существует). Он - автор биографических текстов о выдающихся людях своего времени, участвовал в летописании значимых событий той эпохи и, вероятнее всего, имел влияние в высшем обществе. Житие Епифания Премудрого, краткое содержание его литературных трудов, которые чудом уцелели до наших дней, описаны в этой статье.

Без даты рождения

Достоверное неизвестно, когда именно родился Епифаний Премудрый. Биография монаха содержит достаточно скудные и порой неточные сведения: жил преподобный Епифаний во второй половине 14 века, поэтому неудивительно, что спустя столько сотен лет после его смерти об этом умнейшем человеке осталось так мало информации. Однако всё же имеются по крупицам собранные факты, которые из разрозненных кусочков складываются в определённую историю жизни монаха Епифания.

Одарённый послушник

Распространенно мнение, что житие Епифания Премудрого началось в Ростове. Свой духовный путь юный Епифаний начал в родном городе, в монастыре Св. Григория Богослова, особенностью которого являлось то, что богослужения там велись на двух языках: церковнославянском и греческом.

Помимо билингвистического уклона монастырь славился великолепной библиотекой, содержащей огромное множество книг, написанных на разных языках. Пытливый ум и неуёмная жажда знаний трудолюбивого послушника привели к тому, что он часами просиживал над фолиантами, изучая различные языки, а также хронографы, лествицу, библейские тексты, историческую византийскую и древнерусскую литературу.

Огромную роль в образовании Епифания сыграло тесное общение со Стефаном Пермским - будущим святителем, служившим при том же монастыре. Начитанность и широкий кругозор - одни из причин того, почему Епифаний был назван Премудрым.

Ветер странствий

Помимо книг Епифаний черпал знания в своих странствиях. Сохранились сведения о том, что монах очень много путешествовал по миру: был в Константинополе, совершил паломничество на гору Афон в Иерусалиме, а также часто наезжал в Москву и в другие русские города и веси. Доказательством путешествия в Иерусалим служит труд «Сказания Епифания мниха о пути в град святой Иерусалим». По всей видимости, знания, полученные монахом в экспедициях, также могут служить ответом на вопрос о том, почему Епифаний был назван Премудрым.

Грамотник Троицкого монастыря

По окончании обучения в монастыре Святого Георгия Богослова житие Епифания Премудрого продолжилось под Москвой. В 1380 году он перевёлся в Троицкой монастырь и поступил к знаменитому на Руси подвижнику - Сергию Радонежскому - в ученики. В этом монастыре Епифаний значился грамотником и вёл активную книгописательскую деятельность. Свидетельством данного факта является то, что в кипе рукописей Сергиево-Троицкой Лавры содержится написанный им «Стихирарь» со множеством приписок и пометок с его именем.

Литература и рисование

В 1392 году, после смерти его наставника и духовного отца Сергия Радонежского, житие Епифания Премудрого претерпевает существенные изменения: он переводится в Москву под руководство митрополита Киприана, где знакомится с художником Феофаном Греком, с которым впоследствии его будут связывать долгие дружеские отношения. Художник и его работы произвели на монаха настолько неизгладимое впечатление и привели в такой неописуемый восторг, что Епифаний и сам начал понемногу рисовать.

Слово о Стефане Пермском

Весной 1396 года скончался благоприятель инока-летописца епископ Стефан Пермский. И спустя некоторое время одержимый желанием поведать миру о деяниях святителя написал Епифаний Премудрый «Житие Стефана Пермского». Это произведение - не подробная биография, а традиционное церковно-поучительное описание всех благодеяний епископа Пермского: Епифаний прославляет Стефана как святого, который создал пермскую азбуку, обратил язычников в христианскую веру, сокрушил идолов и построил христианские церкви на землях

Подвиги Стефана Пермского на христианском поприще Епифаний приравнивает к историческим событиям, ведь помимо превосходных литературных качеств «Житие Стефана Пермского» - это бесценный исторический источник, потому что кроме личности епископа Стефана оно содержит архиважные факты, связанные с этнографией, культурой и историей тех давних времён и событий, происходящих в Перми, о ее связях с Москвой и о политической ситуации в целом. Незаурядно и то, что в указанном литературном произведении отсутствуют какие-либо чудеса.

Современникам довольно трудно даётся чтение трудов Епифания Премудрого. Вот несколько слов, которые часто присутствуют в сказаниях Епифания:

бе убо родом русин;
полунощныя, глаголемыя;
от родителя нарочиту;
клирик великыя;
такоже кристианы.

По прошествии времени летописный труд, грамотность и мастерство слова инока высоко оценили учёные мужи. Это ещё одна причина того, почему Епифаний был назван Премудрым.

Бегство в Тверь

В 1408 году случилось страшное: на Москву напал одержимый войной жестокий хан Едигей со своим войском. Житие богобоязненного Епифания Премудрого делает крутой поворот: скромный книгописец бежит в Тверь, не забыв прихватить свои труды. В Твери Епифания приютил архимандрит Спасо-Афанасьевого монастыря Корнилий (в миру - Кирилл).

Монах Епифаний прожил в Твери целых 6 лет, и за эти годы крепко сдружился с Корнилием. Именно Епифаний рассказал архимандриту о творчестве высоко отзываясь о работах художника. Епифаний поведал Кириллу о том, что Феофан расписал около 40 церквей и несколько строений в Константинополе, Кафе, Халкидоне, Москве и Великом Новгороде. В своих письмах к архимандриту Епифаний также называет себя изографом, то есть книжным графиком, и отмечает то, что его рисунки - это лишь копия творчества Феофана Грека.

Родная обитель

В 1414 году Епифаний Премудрый вновь вернулся в родные пенаты - в Троицкий монастырь, который к тому времени стал называться Троицко-Сергиевским (в честь Сергия Радонежского). Несмотря на работу над жизнеописанием Стефана Пермского, а также на длительное существование вдали от родного монастыря, Епифаний продолжает делать записи и документировать факты деяний своего наставника из Григорьевского монастыря, собирая в одно целое сведения очевидцев и свои собственные наблюдения. И в 1418 году написал Епифаний Премудрый «Житие Сергия Радонежского». На это ему понадобилось долгих 20 лет. Для более быстрого написания монаху не хватало сведений и... смелости.

Слово о Сергии Радонежском

«Житие Сергия Радонежского» - ещё более объёмный труд, нежели «Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшого в Перми епископа». Он разнится с первым «Житием» изобилием биографических фактов из жизни Сергия Радонежского, а также отличается более чёткой последовательностью хронологических событий. Особо стоит отметить вписанный в это «Житие» исторический факт, касающийся битвы князя Дмитрия Донского с татарским войском жестокого хана Мамая. Именно Сергий Радонежский благословил князя на этот воинственный поход.

Оба «Жития» - это размышления Епифания Премудрого о сложных судьбах главных героев, об их эмоциях и чувствах. Труды Епифания насыщены сложными эпитетами, витиеватыми фразами, разнообразными синонимами и аллегориями. Сам автор называет своё изложение мыслей не иначе как «словесная паутина».

Вот наиболее часто встречающиеся слова Епифания Премудрого, взятые из «Жития Сергия Радонежского»:

яко бысть;
шестых седмицъ;
четверодесятный день;
принесоста младенецъ;
въздающе;
яко же и приаста;
купно же;
иереиви повелевающа.

Возможно, именно такой необычный способ книгописания даёт ответ на вопрос о том, почему Епифаний был назван Премудрым.

Ещё одна известная версия «Жития Сергия Радонежского» в наше время существует благодаря переработке афонского монаха Пахомия Серба, жившего в Троице-Сергиевом монастыре в период с 1440 по 1459 год. Именно он создал новый вариант «Жития» после того как преподобного Сергия Радонежского канонизировали. Пахомий Серб изменил стиль и дополнил труд Епифания Премудрого повествованием об обретении мощей Преподобного, а также описал посмертные чудеса, сотворённые Сергием Радонежским свыше.

Без даты смерти

Так же, как неизвестна дата рождения Епифания Премудрого, не установлена и точная дата его смерти. Разные источники утверждают, что книгописец вознёсся на небеса в промежуток между 1418 и 1419 годами. Предполагаемый месяц кончины - октябрь.

День памяти Епифания Премудрого - 14 июня. На сегодняшний момент он не причислен к то есть не канонизирован. Но, скорее всего, это лишь дело времени...

И ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе.

Кроме того, подобно Стефану Пермскому, «и он в какой-то мере выучил греческий язык». Некоторые факты позволяют думать, «что автор много путешествовал и побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме» .

Епифаний назван учеником преподобного Сергия в заглавии «Похвального слова Сергию Радонежскому», а Пахомий Логофет, или Серб, сообщает, что Епифаний много лет, от своей юности, «жил вместе с Троицким игуменом». В 1380 году Епифаний находился в Троице-Сергиевой лавре, будучи «уже взрослым, грамотным, опытным книжным писцом и графиком, а также склонным к записям летописного характера наблюдательным человеком». «Когда умер Сергий Радонежский (1392 г.), Епифаний Премудрый начал делать записи о нем» .

После смерти Сергия в 1392 году Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану . Близко сошёлся с Феофаном Греком . В 1408 году во время нападения на Москву хана Едигея , Епифаний бежал в Тверь , где подружился с архимандритом Спасо-Афанасьева монастыря Корнилием, в схиме Кириллом, с которым впоследствии переписывался; в одном из своих посланий он высоко отзывался о мастерстве и работах Феофана Грека, его уме и образованности. В этом письме Епифаний и себя называет «изографом ».

Учитывая, что Епифаний Премудрый, судя по всему, происходил из Ростова, а также то, что 12 мая отмечается память св. Епифания Кипрского , соименного Епифанию Премудрому, становится понятным, что точная дата кончины агиографа содержится в источнике ростовского происхождения. На основании этого, зная год смерти Епифания, можно с достаточной степенью уверенности полагать, что Епифаний Премудрый скончался 14 июня 1419 г.

Правда в последнее время появилось утверждение, что он умер гораздо позже. По мнению В. А. Кучкина , свидетельство об этом находим в «Похвальном слове Сергию Радонежскому», принадлежащему перу Епифания. В нем имеется упоминание о раке мощей преподобного, которую целуют верующие. На взгляд исследователя, эта фраза могла появиться только после 5 июля 1422 г., когда во время «обретения мощей» Сергия его гроб был выкопан из земли, а останки положены в специальную раку . Отсюда Кучкин делает два вывода: во-первых, «Слово похвальное Сергию Радонежскому» было написано Епифанием Премудрым после 5 июля г., а во-вторых, оно появилось не ранее «Жития» Сергия, как полагают в литературе, а позже его .

Однако, как выяснил тот же В. А. Кучкин, слово «рака» в древности имело несколько значений. Хотя чаще всего оно обозначало «гробницу, сооружение над гробом», встречаются примеры его употребления в значении «гроб» . Если же обратиться непосредственно к тексту Епифания и не «выдергивать» из него отдельное слово, то становится понятным, что в «Похвальном слове Сергию» агиограф вспоминал события г., связанные с похоронами преподобного. Многие из знавших троицкого игумена не успели на его погребение и уже после смерти Сергия приходили на его могилу , припадая к его надгробию, чтобы отдать ему последние почести .

Но окончательно в ошибочности рассуждений В. А. Кучкина убеждает то, что в средневековье существовал широко распространенный обычай устанавливать пустые раки над местом захоронения святого или, иными словами, над мощами , находившимися под спудом. При этом зачастую они ставились над гробом святого еще задолго до его прославления. Так, над могилой Зосимы Соловецкого (умер в г., канонизирован в г.) его ученики поставили гробницу «по третьем же лете успениа святаго» .

Напишите отзыв о статье "Епифаний Премудрый"

Примечания

Литература

Зубов В. П. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб (к вопросу о редакциях «Жития Сергия Радонежского») // ТОДРЛ. М.; Л., 1953, т. 9, с. 145-158.
Кириллин В. М.
Ключевский В. О. // Древнерусские жития святых как исторический источник
Конявская Е. Л. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики , 1, 2000, с. 70-85.
Кребель И., Рогожникова Т. П. // Филологический ежегодник. Вып. 2. - Омск: ОмГУ.
Прохоров Г. М. // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч. 1: А-К / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. - Л.: Наука, 1988. - 516 с.

Ссылки



Преподобномученики

Преподобные

Святители

прочие

Отрывок, характеризующий Епифаний Премудрый

– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j"ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.

Сложности изучения древнерусской литературы общеизвестны. Думается, что здесь нельзя обойтись без привлечения так называемых «смежных» искусств: живописи, иконописи, архитектуры, церковной музыки. Важно сразу помнить, что древнерусская литература и культура не есть собрание «высокохудожественных» памятников (в узком значении - некоего музея исчезнувшей древности), что это то необходимое звено, которое связует прошлое с настоящим, та ответственная информация, которую посредством памятников (от слова память) передают русские люди XII - XV веков русским людям века XXI.

Древнерусская литература, в особенности начального периода, практически анонимна и связь историко-биографических и собственно литературных особенностей произведения достаточно сильна. Читатель воспринимает не просто конкретное художественное произведение, он непременно хочет получить хотя бы небольшую информацию об авторе. Сам ряд дальнейших литературных пристрастий и предпочтений (по крайней мере, на первых порах) строится по авторскому принципу. Жанровые, стилистические, и иные группировки отходят на второй план. Крупная личность почти всегда стоит в центре изучения литературы. Отталкиваясь от фактов биографии такой личности, читатель и начинает входить в мир художественного произведения. Но как быть в случае с древнерусской литературой? Например, споры об авторстве того же «Слова о полку Игореве» идут не одно десятилетие и, судя по всему, несмотря на обилие интересных гипотез (Б. Рыбаков, Д. Лихачев, В. Чивилихин и другие), нам так никогда и не удастся узнать имя творца бессмертного памятника. Однако и здесь литературоведение пытается заменить биографию автора поисками самого автора: этот эвристический и очень продуктивный путь дает возможность оживить восприятие древнерусской литературы. В своих поисках автора читатель ищет, прежде всего, человека, личность. При знакомстве с древнерусской культурой (и литературой как ее составной части), по-видимому, целесообразно использовать не только имена конкретных писателей (Епифания Премудрого, Феофана Грека или даже Ивана Грозного с его перепиской с Курбским), но продемонстрировать, что деятели культуры своей жизнью и творчеством создавали некий единый образ личности. Интересно проследить не просто за биографией того или иного творца, но увидеть в его творчестве, как постепенно складывается система воззрения на человека, как личность творит личность. Обратимся к сопоставительному анализу творчества русского книжника Епифания Премудрого и русского иконописца Андрея Рублева, творчество которых относится к рубежу веков. Эпоха конца XIV - начала XV веков представляет собой определенное культурное единство, проявляющееся во многих областях жизни. Так, например, русская живопись близко сходится с русской литературой. Эта связь особенно отчетливо проявляется там, где они соприкасаются между собой, а именно, в сфере художественного видения мира. На этом уровне закладываются и ярко проявляются самобытные черты и национальные традиции, объединяющие русскую живопись и русскую литературу в единое целое. Установить это нетрудно, найдя общее, что роднит творчество Епифания Премудрого и Андрея Рублева. Что же объединяет двух идолов русского искусства? Прежде всего, XIV век - век национального самосознания - один из самых показательных для эпохи нарождающегося гуманизма. Впервые на передний план холстов и книг выходит человек . Примитивно, схематично авторы начинают толковать о психологических переживаниях своих героев, о внутреннем религиозном развитии святых. Проникновению психологизма, эмоциональности и особой динамичности стиля в русское искусство, а особенно в литературу, способствовали и перемены, произошедшие в обществе. Наблюдается идейный кризис феодальной иерархии. Самостоятельность каждой из ступеней власти была поколеблена. Князь отныне мог перемещать людей по лестнице власти в зависимости от их внутренних качеств и заслуг: на сцену выступали представители будущего дворянства. Все это облегчило появление новых художественных методов в изображении действительности.

Нельзя забывать и о сильном влиянии церкви на мировоззрение людей, продлившееся вплоть до XVIII века, и о тех разнообразных религиозных учениях, нашедших приют на территории тогдашний Руси. Одним из таких учений стало учение исихастов. Мистическое учение, зародившееся в Византии, было характерно для южных славян, в умеренной степени - для России. Исихасты ставили внутреннее над внешним, «безмолвие» над обрядом; проповедовали индивидуальное общение с богом в созерцательной жизни. В России исихазм оказывал воздействие через Афон, а центром новых мистических настроений стал Троице - Сергиев монастырь, выходцами которого были и Епифаний Премудрый и Андрей Рублев. Естественно, что учение исихастов не могло не наложить свой отпечаток на их творчество. Отсюда и «безмолвная» беседа ангелов на рублевской «Троице», и витиеватый «стиль плетения словес» в житиях Епифания Премудрого, где, как и в учениях исихастов, сказался интерес к психологии человека, к его индивидуальным внутренним переживаниям, отразился поиск интимного в религии. История доказала, что многие из тех идеальных философско - религиозных и нравственных принципов, которые прозвучали в речах первых Отцов Церкви, а затем на многие века были забыты, превратились у Премудрого и Рублева в оптимальное для православного мира художественное воплощение. Философская проблематика творчества получила новое звучание, преобразовавшись в лучах прекрасного.

Единство мудрости, человечности и красоты - вот основной мотив и пафос всего творчества Андрея Рублева и Епифания Премудрого, кредо их эстетического сознания.

К искусству обозначенных нами творцов в полной мере подходит понятие софийности , которое подразумевает глубокое ощущение и осознание древними русичами единства искусства, красоты и мудрости; способность выражать художественными средствами основные духовные ценности своего времени, сущностные проблемы бытия в их общечеловеческой значимости. Художественный мир Андрея Рублева и Епифания Премудрого глубок и философичен, но он лишен безысходности и трагизма. Это философия гуманности, добра и красоты, философия всепроникающей гармонии духовного и материального начал, это оптимистическая философия мира одухотворенного, просветленного и преображенного. Важно помнить, что духовная красота в чистом или строго православном смысле открывалась на Руси далеко не многим. Большую же часть православных русичей привлекала не сама по себе духовная красота, а ее отраженность в чувственно воспринимаемых предметах, то есть в красоте видимой и, прежде всего, в красоте словесной и зримой.

Епифаний Премудрый и Андрей Рублев - новаторы, изменившие и окончательно утвердившие новый, чисто русский идеал красоты.

Вчитаемся в сухие строки энциклопедии: «Рублев Андрей (р. ок. 1360-70 - ум. 1427 или 1430), древнерусский живописец. Один из создателей московской школы иконописи. В зрелом возрасте принял монашеский постриг в Троице-Сергиевом монастыре. Творчество Рублева развивалось на почве художественной культуры Московской Руси и обогатилось знакомством с византийской художественной традицией. Мировоззрение Рублева формировалось в атмосфере национального подъема второй половины XIV- нач. XVв. В своих произведениях Рублев, оставаясь в границах средневекового восприятия и воспроизведения действительности, утверждал возвышенное понимание духовной красоты и нравственной силы человека. Эти идеалы воплощены в иконах Звенигородского чина («Спас», «Архангел Михаил», «Апостол Павел» - все рубеж XIV-XV вв.), где строгие плавные контуры, широкая манера письма, светоносный колорит близки к приемам монументальной живописи. Рублевские иконы - «Благовещение», «Рождество Христово», «Сретение», «Крещение», «Воскрешение Лазаря», «Вход в Иерусалим», «Преображение», «Архангел Гавриил», «Апостол Павел», «Звенигородский Спас» - отличаются нежными красочными сочетаниями, чарующей музыкальностью, высокой одухотворенностью. Рублевский Павел исполнен добросердечия, внимания к людям и готовности им помочь. Для фигуры характерна плавная округлость, борода волниста и мягка, а складки облачения выразительны, волнующи и музыкальны. Русский Павел говорит: «Надейтесь на правду! »

Работы Епифания Премудрого - «Житие Сергия Радонежского», «Житие Стефана Пермского» - передают особое отношение к миру, которое проистекает из осознанного или неосознанного убеждения в том, что в мире есть нечто более высокое, чем материальные, вещественные ценности, чем то, что может быть проверено эмпирическим путем, опытом. В образе Сергия Радонежского условность житийной традиции сочетается с яркой индивидуальностью образа. Перед нами муж благостный, мудрый, хоть и скромный, не возносящийся духом, но волевой, сознающий важность своей миссии. Это не только символ, не только идея, запечатленная в образе человека, а сам человек, олицетворяющий идею: «Надейтесь на правду! »

В христианском учении Епифаний Премудрый и Андрей Рублев усмотрели не идею беспощадного наказания грешного человечества, а принципы любви, надежды и всепрощения. «Звенигородский Спас» - это тот идеал Богочеловека, снимающего противоположность неба и земли, духа и плоти, о котором страстно мечтал весь христианский мир, но воплотить который в искусстве удалось только великому русскому иконописцу. Такого Христа не знало даже Византийское искусство. Сергий Радонежский же нашел путь к сердцам не только благодаря чудотворству, а своим личным примером великой соборности в большом и малом: «Благодарим Господа, вот и встретились. Так поблагодарим великих Отцов наших и поклонимся им; и теперь порадуемся или восплачем вместе. Говорят, что радость вдвоем родит много зерен и слез вдвоем, как роса Господня…» Слово Сергия было словом сердца, от которого исходила, по мнению Епифания Премудрого, особая благодать. Наблюдения и любовь к людям дали Сергию умение извлекать из души человека лучшие качества. Преподобный пользовался каждым случаем, чтобы заложить в сознание народа зерно нравственного учения. Таким образом, древнерусское искусство доказывает, что духовная красота обладала самодовлеющей ценностью и не нуждалась в красоте физической. Последняя приобретала особую значимость лишь как знак и указатель на красоту духовную. Вершиной художественного откровения и, пожалуй, вершиной всей древнерусской живописи является «Троица» Андрей Рублева, созданная около 1427 г. и наполненная глубоким поэтическим и философским содержанием. Совершенство художественной формы «Троицы» выражает высший для своего времени нравственный идеал гармонии духа с миром и жизнью. С непередаваемой словами глубиной и силой выразил в ней мастер языком и цвета, линии, формы, сущность философско-религиозного сознания человека Древней Руси, периода расцвета духовной культуры.

Вникая в глубокий смысл иконы, Епифаний Премудрый мог бы сказать о Рублеве, как о Феофане Греке, что он «философ зело хитрый», художник, который выявил то, что вечно: добро, жертвенность, любовь.

«Троица» украшала иконостас Троицкого собора Троицо-Сергиевой лавры - центр почитания святого Сергия Радонежского, еще одной титанической личности русской истории. Именно Радонежский благословил подвиг русского воинства в Куликовской битве, именно он был прозван «сердцеведом» за свои удивительные духовно-пастырские качества. Люди XV века страстно тянулись к Сергию, ища в его наследии мир и согласие от междоусобиц. О жизненном подвиге святого написал известный писатель Епифаний Премудрый «Житие Сергия Радонежского». В рублевской «Троице» акцент сделан на раскрытие философской идеи единства. Этому художник подчинил всю композицию, рисунок, линию. Сергий Радонежский, большой патриот, отлично понимавший, какое зло таили в себе феодальные распри, также сделал целью своей жизни стремление к совершенству, воплотившемся в его глазах, в образах «Троицы». Иконе свойственны особая созерцательность, задумчивость, спокойная и светлая грусть. Но в этой созерцательности нет страха перед божеством. Эта грусть не пессимистична. Это грусть мечты, раздумья, чистой лирики. За внешней мягкостью положений ангелов чувствуется внутренняя сила. Поэтому «Троица», на наш взгляд, не может быть сведена к богословской идее. Как современника замечательных исторических событий, Рублева не могла не привлекать задача наполнения традиционного образа идеями, которыми жило его время, в этом проявился человеческий смысл рублевского шедевра. В старинных источниках говорится, что икона Рублева написана в похвалу отцу Сергию, и это указание помогает понять круг тех идей, которые вдохновляли Рублева. Известно, что Сергий в один из самых важных моментов своей деятельности, благословляя Дмитрия Донского на подвиг, ставил ему в пример то самое самопожертвование, которое Рублев увековечил в «Троице».

В.О. Ключевский, размышляя о святом, задавался знаменательным вопросом: «Какой подвиг так освятил это имя! Надобно припомнить время, когда подвизался Преподобный. Он родился, когда вымирали последние старики, увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли, и когда уже трудно было найти людей, которые этот разгром помнили. Но во всех русских нервах еще до боли живо было впечатление ужаса, произведенного этим всенародным бедствием и постоянно подновлявшегося многократными нашествиями татар. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение, беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя темная станица, повествующая о том, как нападение азиатского монгола повело к падению великого европейского народа. Могла ли, однако, прибавиться такая страница? Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу» [Ключевский, 1990: 151].

Чтобы понять эпоху расцвета русской иконописи (а она приходится на XV век) и древнерусской литературы, нужно продумать и в особенности прочувствовать те душевные и духовные переживания, на которые она давала ответ. Торжество той религиозной мысли, которая одинаково одушевляла и русских подвижников, и русских иконописцев того времени, обнаруживается особенно в одном ярком примере. Это - престольная икона Рублева. В иконе выражена основная мысль всего иноческого служения преподобного. О чем говорят эти грациозно склоненные книзу головы трех ангелов и руки, посылающие благословение на землю? Глядя на них, становится очевидным, что они выражают слова первосвященнической молитвы Христовой, где мысль о Святой Троицы сочетается с печалью о томящихся внизу людях. «Я уже не в мире, но они в мире, а Я к тебе иду, Отче Святый! Соблюди их во имя Твое, тех которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» [Иоанн, 17:11]. Это - та самая мысль, которая руководила св. Сергием, когда он поставил собор св. Троицы в лесной пустыне, где выли волки. Он молился, чтобы этот зверообразный, разделенный ненавистью мир преисполнился той любовью, которая царствует в Предвечном Совете Живоначальной Троицы. Андрей Рублев явил в красках эту молитву, выражавшую и печаль, и надежду.

Икона Рублева истолковывается в научной литературе двояко - это уже хороший повод для столкновения различных точек зрения. Согласно первому подходу, в иконе явлен в виде ангела сам единый Бог, которого «сопровождают» два других ангела. Следовательно, один из ангелов выделяется и идейно, и композиционно (средний). Другой подход: все три ангела и есть единый Бог, но явленный в трех своих ипостасях. Божественное единство здесь нерасторжимо, но и неслиянно. Во времена Андрея Рублева, тема Троицы, воплощавшая идею триединого божества, воспринималась как некий символ времени, символ духовного единства, мира, согласия, взаимной любви и смирения, готовности принести себя в жертву ради общего блага.

В основе сюжета иконы? библейский рассказ об Аврааме и Сарре, принявших странников в виде трех ангелов. Рублев сосредоточил свое внимание не на пророке и его жене (что было характерно до него), а на самих ангелах. Они изображены вокруг евхаристической чаши, которая символизирует новозаветного агнца - Христа (в чаше - голова жертвенного тельца). Жертвенная любовь - вот идейный смысл изображенного. Средний из ангелов - Христос. В задумчивой сосредоточенной тишине, склонив свою голову влево, он благословляет чашу, изъявляя тем самым готовность принять на себя жертву за искупление грехов человеческих. На этот подвиг его вдохновляет Бог Отец (левый ангел), лицо которого выражает глубокую печаль. Дух Святой (первый ангел) присутствует как вечно юное и вдохновенное начало, как утешитель. Для произведений средневекового искусства типична символичность замысла. Рублевская икона имеет, помимо центральных еще и дополнительные композиционные детали: дерево, строения и гору (все они на втором плане - за ангелами). Дерево в иконописной традиции - древо жизни и вечности. Строения («светозарные палаты») - дом Авраама и вместе с тем символ безмолвия, послушания воле Отца (значит, этот символ принадлежит Христу). Гора - символ «восхищения духа». Несколько иное понимание композиции «Троицы» в исследованиях Н.А. Флоренского и некоторых других.

Подводя итоги дискуссиям ученых, М.В. Алпатов пишет: «…Рублеву в своей «Троице» удалось то, чего не удавалось ни одному из его предшественников, - выразить в искусстве то представление о единстве и множественности, о преобладании одного над двумя и о равенстве трех, о спокойствии и о движении, то единство противоположностей, которое в христианское учение пришло из античной философии… В изображении Троицы до Рублева главное внимание сосредоточено было на явлении всесильного божества слабому человеку, на поклонении ему, на почитании его. В «Троице» Рублева Божество не противостоит человеку, в нем самом вскрываются черты, роднящие его с человеком. По замыслу Рублева, три лица Троицы явились на землю не для того, чтобы возвестить патриарху чудесное рождение сына, а для того, чтобы дать людям пример дружеского согласия и самопожертвования. Видимо, увековечен тот момент, когда одно из лиц Божества выражает готовность принести себя в жертву ради спасения человеческого рода» [Алпатов, 1972: 99]. Все эти высказывания доказывают, что «Троица» как культурное явление Древней Руси неисчерпаема в толкованиях и интерпретациях. Полемика ученых об атрибуции того или иного ангела не просто педантичная расстановка всех и вся «по полочкам», но захватывающий поиск истины и красоты. Материал рублевской иконы позволяет предварить разговор о роли канона, Священного Писания, символики в древнерусской литературе, приблизиться к ценностям этой эпохи, понять духовные устремления великих ее личностей. Икона А. Рублева дополняет «Житие Сергия Радонежского» Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» говорится, что им был построен Троицкий храм собранных им «для единожития» людей, «дабы воззрением на св. Троицу побеждался страх ненавистный розни мира сего». Как это происходило нередко в средние века, выстраданное всеми суровыми жизненными испытаниями стремление к дружному согласию и единению в «Троице» Андрея Рублева и «Житии Сергия Радонежского» Епифания Премудрого предстало взору современника в религиозной оболочке. Но именно этот человеческий смысл произведений способен покорить современного зрителя. Таким образом, выдвижение на первое место чувств, чувственного опыта, внутренней жизни человека и проблемы индивидуализма имели большое значение для литературы и поразительного по силе воздействия изобразительного искусства Древней Руси. А в творчестве Епифания Премудрого и Андрея Рублева воплотилось нечто, что роднит их с лучшими мастерами человечества: глубокий гуманизм, высокий идеал человечности. Культурологический и сопоставительный подходы, используемые нами при анализе произведений разных видов искусств, способствуют углубленному изучению курса литературы в школе. Приведем пример одного из интегрированных уроков по изучению древнерусской литературы в классах среднего звена.

Тема: «Образ Преподобного Сергия Радонежского в литературе и в изобразительном искусстве»

(Интегрированный урок в 8-м классе. Урок проводится как итоговый после изучения по литературе «Жития Сергия Радонежского»)

Мы с вами прочитали «Житие Сергия Радонежского», написанное Епифанием Премудрым. Что характерно для жития как жанра древнерусской литературы?

1-й ученик. Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала -- святости. Даёт образцы правильной, христианской жизни. Убеждает, что прожить её может каждый человек. Герои жития -- самые разные люди: и простые крестьяне, и горожане, и князья… Кто, избрав однажды путь спасения, а не смерти, шёл по нему, поверяя все свои дела евангельскими заповедями, стараясь в пути этом уподобиться Христу.

(Учащиеся вспоминают известных им русских святых: Бориса и Глеба, других, кратко пересказывают их жития.)

2-й ученик. Один из самых почитаемых на Руси святых -- Сергий Радонежский, который прославился исключительно мирными подвигами. Он происходил из обедневшего боярского рода, имевшего владения под Ростовом. Известна дата его рождения -- 3 мая 1314 года. В житии говорится, что предзнаменования чудесной судьбы младенца случались ещё до того, как он родился. Когда его мать приходила в храм на молитву, младенец в определённые моменты службы вскрикивал в её чреве. С первых дней жизни ребёнок, которого назвали Варфоломеем, отказывался сосать материнское молоко по постным дням -- средам и пятницам.

В семилетнем возрасте Варфоломея вместе с братьями отдали учиться грамоте, но в отличие от братьев он не сделал никаких успехов. Однажды в поле мальчик увидел старца, молившегося под одиноким дубом. Варфоломей попросил старца помолиться за него, чтобы он научился читать. Старец благословил отрока, и тот порадовал родителей, свободно прочитав перед обедом псалтырь (сборник церковных песнопений, по которому учили грамоте в Древней Руси). Около 1328 года родители мальчика переехали в маленький город Радонеж, недалеко от Москвы. Братья Варфоломея женились, а он, похоронив родителей, решил уйти в монастырь. К этому времени овдовел старший брат Стефан, и они вместе поселились в глухом лесу в двенадцати вёрстах от Радонежа. Однако Стефану стало тяжело жить в столь пустынном месте, и он перешёл в один из московских монастырей. А Варфоломей постригся в монахи под именем Сергия. Постепенно к Сергию стали приходить другие иноки, желавшие послужить Богу своими трудами. Сергий оставил у себя двенадцать человек -- в подражание двенадцати апостолам Христа. Они жили в маленьких избушках-кельях, сами носили воду, рубили дрова, обрабатывали огород и готовили пищу. Преподобный Сергий делал большую часть тяжёлой работы, подавая пример братии. Однажды у него кончился хлеб, и Сергий нанялся прирубить сени к келье одного из монахов. За три дня работы тот дал преподобному краюху хлеба, заплесневевшую настолько, что, когда Сергий приступил к еде, из его рта пошла пыль. Этот эпизод говорит историку не только о смирении Сергия, но и о том, что вначале в обители был принят особножительный устав -- каждый жил на свои средства. Сергий поднял на недосягаемую высоту духовный авторитет своей обители. Он был знаком с византийским богословским учением исихазма -- молчальничества, сутью которого была идея внутреннего самосовершенствования. Очистившись от греховных помыслов и сосредоточившись на божественном, по мнению исихастов, можно было достичь соединения с Богом. Преподобный Сергий, бывший духовником Дмитрия Донского, сыграл немалую роль в подготовке к Куликовской битве. Он помогал объединению русских земель: примирил рязанского князя с московским, а Нижегородское княжество, захотевшее отделиться, отлучил от Церкви. Испугавшись Божьего наказания, нижегородский князь бежал, и его подданные присягнули на верность московскому великому князю. Житие Сергия составлено вскоре после его смерти, в 1392 году, монахом Епифанием, лично знавшим святого.

3-й ученик. Внешность Сергия также не успела к моменту его канонизации изгладиться из памяти современников. В Троице-Сергиевой лавре хранится погребальный покров с гробницы Сергия с вышитым портретом святого. Он считается самым достоверным его изображением. Вышивальщицам удалось передать благородный облик человека потрясающей духовной силы, способного при этом понять и простить людские грехи.

(Демонстрируется портрет.)

Икон с изображением Сергия писали много, и индивидуальные черты сгладились, уступив место иконописному канону. (Учащиеся вспоминают, что такое икона.) Икона (греч. эйкон -- образ, изображение) -- символическое изображение святого или события из священной истории. В православии воспринимается как святой образ -- изображение, в котором за красками, расположенными в соответствии с определённой системой приёмов и средств живописи, присутствует некое таинство. Икона создаётся в соответствии с канонами древнерусской живописи.

(Учащиеся вспоминают эти каноны: обратная перспектива, символическая роль цвета и другие. На доске -- репродукция самой известной иконы -- «Троица» Андрея Рублёва. Ученик рассказывает об истории её создания.)

На доске -- репродукции икон Сергия Радонежского, в том числе и житийная икона. Житийная икона -- икона, запечатлевшая житие и чудеса того или иного святого; по её сторонам и в клеймах изобразительными средствами и краткими текстами представлены главные события подвижнического жития и чудес святого, которому посвящена икона.

Главными отличительными особенностями святого Сергия на иконах стали коричневая монашеская мантия с тёмным платком-парамандом и округлая, средней длины борода. События жизни разворачиваются в боковых клеймах. Только одно из этих событий выделилось в отдельную икону -- явление Сергию Богоматери с апостолами Петром и Иоанном Богословом. Святой беспокоился о дальнейшей судьбе своей обители, и Богоматерь обещала всегда заботиться о монастыре.

(Ученики сравнивают «Житие», написанное Епифанием, с биографической повестью «Преподобный Сергий Радонежский» Б.К. Зайцева.) Мир жития условен, писатель же пытается проникнуть во внутренний мир героя, объяснить его поступки. Так же и картины художников отличаются от икон, написанных строго по канонам.

Сергий Радонежский занимал особое место в жизни и творчестве художника Михаила Нестерова (1862-1942). Художник даже считал, что святой спас его от смерти в младенчестве. Самая значительная картина Нестерова, посвящённая Сергию Радонежскому, «Видение отроку Варфоломею», была написана в 90-е годы XIX века. Она произвела взрыв в художественной среде. Художник предвидел, что этому полотну уготована слава. “Жить буду не я, -- говорил он. -- Жить будет «Отрок Варфоломей»”. В творческом наследии Нестерова эта картина открывает целый цикл произведений, воплощающих русский религиозный идеал. Во время размышлений над будущей картиной Нестеров живёт в окрестностях Троице-Сергиевой лавры, посещает места, связанные с деятельностью святого Сергия.

Нестеров избирает эпизод из жизни святого Сергия, когда благочестивому отроку, посланному отцом на поиски пропавшего стада, было видение. Таинственный старец, к которому отрок, тщетно пытавшийся овладеть грамотой, обратился с молитвой, одарил его чудесным даром премудрости и постижения смысла Священного Писания.

Нестеров выставил «Отрока Варфоломея» на XVIII передвижной выставке. Очевидец триумфа Нестерова вспоминал, что “нельзя даже представить себе впечатление, которое она произвела на всех. Картина действовала ошеломляюще”. Но были и критики картины. Видный идеолог передвижничества Г.Мясоедов доказывал, что золотой венчик вокруг головы святого надо закрасить: “Ведь это же абсурд даже с точки зрения простой перспективы. Допустим, что вокруг головы святого круг золотой. Но ведь вы видите его вокруг лица, повёрнутого к нам анфас? Как же можете видеть его таким же кругом, когда это лицо повернётся к вам в профиль? Венчик тогда тоже будет виден в профиль, то есть в виде вертикальной золотой линии, пересекающей лицо, а вы рисуете его таким же кругом! Если же это не плоский круг, а шаровидное тело, окутывающее голову, то почему же сквозь золото так ясно и отчётливо видна вся голова? Вдумайтесь, и вы увидите, какую написали нелепость”. Столкнулись два века, и каждый говорил на своём языке: упрощённый реализм боролся с символическим видением внутреннего мира человека. Протест вызывали и нимб, и старец. И пейзаж, и бесплотный отрок (по преданию, он писался с “больнушки” -- деревенской больной девочки из-под Троице-Сергиевой лавры). К П.М. Третьякову явилась целая депутация художников с требованием отказаться от приобретения «Варфоломея». Третьяков картину купил, и она вошла в пантеон русского искусства. Окрылённый успехом, живописец решает создать целый картинный цикл, посвящённый Сергию Радонежскому. Триптих -- форма весьма редкая в те годы -- напрямую восходил к череде иконописных клейм, к деисусному ряду иконостаса. В «Трудах преподобного Сергия» (1896-1897) также главенствующую роль играет пейзаж, причём разных времён года. Сергий, с его крестьянской, простонародной натурой, осуждал праздность монахов и сам первый показывал пример смиренного трудолюбия. Здесь Нестеров приблизился к осуществлению своей постоянной мечты -- создать образ совершенного человека, близкого родной земле, человеколюбивого, доброго. В Сергии нет не только ничего напористого, но и ничего вычурного, показного, нарочитого. Он не позирует, а просто живёт среди себе подобных, ничем не выделяясь.

Говоря о другом художнике -- Николае Рерихе, чья жизнь и творчество были связаны не только с Россией, но и с Индией, нужно вспомнить, что одной из самых значительных серий картин, созданных в Индии, были «Учителя Востока». В картине «Тень учителя» Рерих воплотил предание о том, что тени древних мудрецов могут являться людям для напоминания о нравственном долге. Среди полотен, посвящённых великим учителям человечества -- Будде, Магомету, Христу, -- есть и картина с образом святого Сергия Радонежского, которому художник отводил роль спасителя России во всех трагических поворотах её истории. Рерих верил в историческую миссию России. Русская тема не уходила из его творчества; с особой силой она возродилась в годы Отечественной войны. Рерих писал русских святых, князей и былинных героев, словно призывая их на помощь сражавшемуся русскому народу. Опираясь, как когда-то, на традиции древнерусской иконы, он пишет образ святого Сергия. По свидетельству Елены Ивановны Рерих, святой явился художнику незадолго до его кончины.

Образ святого Сергия Радонежского близок и нам, живущим в начале третьего тысячелетия. Таким образом, литература Древней Руси - это не простая совокупность литературных произведений. Сами по себе отдельные произведения еще не создают литературы как единого целого. Произведения составляют литературу, когда они связаны между собой в некое органическое единство, влияют друг на друга, "общаются" друг с другом, входят в единый процесс развития и несут совместно более или менее значительную общественную функцию. Их целостный, глубокий анализ возможен лишь в контексте эпохи, в связи с другими видами искусства, например, иконописью.

ЕПИФАНИЙ ПРЕМУДРЫЙ (2 я пол. XIV-1-я четв. XV в.) - агиограф, эпистолограф, летописец. Судя по его “Слову о житии и учении” Стефана Пермского, можно думать, что, как и Стефан, он учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе.

ЕПИФАНИЙ ПРЕМУДРЫЙ (2 я пол. XIV-1-я четв. XV в.) - агиограф, эпистолограф, летописец. Судя по его “Слову о житии и учении” Стефана Пермского, можно думать, что, как и Стефан, он учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе. Он пишет, что нередко “спирахcя” со Стефаном и бывал ему иногда “досадитель”, и это наводит на мысль, что если Стефан и был старше Е. П., то не намного. Изучал же там Стефан славянский и греческий языки. Огромное в сочинениях Е. П. количество по памяти приведенных, сплетенных друг с другом и с авторской речью цитат и литературных реминисценций показывает, что он прекрасно знал Псалтырь, Новый завет и ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе, а по приводимым им значениям греческих слов видно, что в какой-то мере он выучил и греческий язык. В этом ему могло помочь то, что в Ростове, как мы знаем это из Повести о Петре, царевиче ордынском, церковная служба велась параллельно по-гречески и по-славянски.

Из надписанного именем Е. П. Похвального слова Сергию Радонежскому следует, что автор побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме. Как бы в подтверждение этого сохранившееся с именем какого-то “Епифания мниха” “Сказание” говорит о пути из Великого Новгорода к Иерусалиму, но оно совпадает большей частью с текстом “Хождения” некоего Аграфения. Поскольку составленное Е. П. Житие Сергия Радонежского редактировал в XV в Пахомий Серб, не исключено, что слова о путешествиях принадлежат ему. По крайней мере, константинопольского храма cв. Софии Е. П., кажется, сам не видел, ибо он писал о нем в 1415 г. с чужих слов (“Неции поведаша”).

В заглавии Похвального слова Сергию Радонежскому Е. П. назван “учеником его”. Пахомий Серб в послесловии к ЖИТИЮ Сергия говорит сверх того, что Е. П. “много лет, паче же от самого взраста юности”, жил вместе с Троицким игуменом. Известно, что в 1380 г в Сергиевом монастыре грамотный, опытный книжный писец и график по имени Е. П. , наблюдательный и склонный к записям летописного характера человек, написал Стихирарь (ГБЛ, собр Тр.-Серг. лавры, № 22/1999) и сделал в нем ряд содержащих его имя приписок, в том числе о происшествиях 21 сентября 1380 г., тринадцатого дня после Куликовской битвы (приписки изданы И. И. Срезневским).

Написанное как будто под свежим впечатлением от смерти Стефана Пермского в 1396 г сочинение Е. П. о нем - “Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа” принято датировать теми же годами, хотя твердых оснований для такой датировки нет Е. П. пишет, что он старательно собирал повсюду сведения о Стефане, составлял собственные воспоминания и взялся за работу над “Словом”, “желанием одержим... и любовью подвизаем”, и это подтверждают очень живая и хроматически богатая тональность произведения и авторская щедрость на разные, казалось бы, необязательные экскурсы (например, о месяце марте, об алфавитах, о развитии греческой азбуки). Местами в его тексте сквозит ирония (над собой, над церковными карьеристами, над волхвом Памом). В свою речь и в речь своих персонажей, в том числе язычников, Е. П. обильно включает библейские выражения. Иногда в тексте Е. П. встречаются как бы пословицы (“Видение бо есть вернейши слышания”, “акы на воду сеяв”). Во вкусе Е. П. игра словами вроде “епископ “посетитель” наречется,- и посетителя посетила смерть”. Он очень внимателен к оттенкам и смысловой, и звуковой стороны слова и иногда, как бы остановленный вдруг каким-то словом или вспыхнувшим чувством, пускается в искусные вариации на тему этого слова и как бы не может остановиться. Используя прием созвучия окончаний, откровенно ритмизуя при этом текст, Е. П. создает в своем повествовании периоды, приближающиеся, на современный взгляд, к стихотворным. Эти панегирические медитации находятся обычно в тех местах, где речь касается чего-то возбуждающего у автора невыразимое обычными словесными средствами чувство вечного. Подобные периоды бывают перенасыщены метафорами, эпитетами, сравнениями, выстраивающимися в длинные цепи.

Яркое литературное произведение, “Слово” о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана Пермского, оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательно “Слово” и отсутствием в его содержании каких бы то ни было чудес. Главное, на чем сосредоточено внимание Е. П.,-это учеба Стефана, его умственные качества и его труды по созданию пермской азбуки и пермской церкви.

Живя в Москве, Е. П. был знаком с Феофаном Греком, любил беседовать с ним, и тот, как он пишет, “великую к моей худости любовь имеяше”. В 1408 г., во время нашествия Едигея, Е. П. со своими книгами бежал в Тверь. Приютивший его там архимандрит Кирилл спустя шесть лет вспомнил и спросил его письмом о виденных им в Евангелии Е. П. миниатюрах, и в ответ на это в 1415 г. Е. П. написал ему Письмо, из которого единственно и известно о личности и деятельности Феофана Грека. Из этого письма мы знаем и то, что его автор тоже был “изографом”, художником, по крайней мере, книжным графиком.

В 1415 г. Е. П. уже не жил в Москве. Скорее всего, он вернулся в Троице-Сергиев монастырь, так как в 1418 г. закончил требовавшую его присутствия там работу над житием основателя обители Сергия Радонежского.

“Житие Сергия Радонежского” еще больше по объему, чем “Слово” о Стефане Пермском. Как и “Слово” о Стефане, повествование о Сергии состоит из множества главок с собственными заголовками, например: “Начало житию Сергиеву” (здесь речь идет о его рождении), “Яко от Бога дасться ему книжный разумъ, а не от человЬк” (тут говорится о чудесном обретении отроком Варфоломеем - это светское имя Сергия-способности “грамотЬ умЬти”), “О началЬ игуменьства святаго”, “О съставлении общего житиа”, “О побЬдЬ еже на Мамаа и о монастырЬ, иже на ДубенкЬ”, “О посЬщении Богоматере къ святому”, “О преставлении святого”.

По своей стилистике и тональности оно ровное и спокойное. Здесь нет экскурсов “в сторону”, “меньше иронии; почти нет ритмизованных периодов с созвучными окончаниями, гораздо меньше игры со словами и цепочек синонимов, нет “плачей”, есть в конце лишь “Молитва”. Однако же у “Жития” и “Слова” много и общего. Совпадает ряд цитат из Писания, выражений, образов. Сходно критическое отношение к действиям московской администрации на присоединяемых землях. Иногда Е. П. обращает здесь пристальное внимание на чувственно воспринимаемую сторону предметов (см., например, описание хлебов и перечисление роскошных дорогих тканей). Это “Житие” тоже является ценнейшим источником сведений о жизни Московской Руси XIV в. В отличие от “Слова о житии и учении” Стефана Пермского оно содержит описания чудес. В сер. XV в. Пахомий Серб дополнил “Житие” новыми посмертными чудесами, но и в чем-то сократил и перекомпоновал. “Житие” дошло до нас в нескольких редакциях: подвергалось неоднократным переделкам и после Пахомия Серба. В XVI в. оно было включено митрополитом Макарием в ВМЧ.

Помимо заканчивающей “Житие” похвалы Сергию Радонежскому, Е. П. приписывается и вторая похвала Сергию под названием “Слово похвално преподобному игумену Сергию, новому чудотворцу, иже в последних родах в Руси возсиявшему и много исцелениа дарованием от Бога приемшаго”.

Многими чертами близко к “Слову о житии и учении” Стефана Пермского и к “Житию Сергия Радонежского” (но особенно к “Слову”) “Слово о житии князя Дмитрия Ивановича”. Вполне вероятно, таким образом, что в число написанных Е. П. литературных портретов (Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Феофана Грека) входит и мемориальный портрет Дмитрия Донского. Не надписал же его Е. П. своим именем, очевидно, потому, что “Слово” предназначалось для летописи, произведения безымянно-коллективно-авторского. В тексте “Слова” о князе сохранилось случайно в него попавшее Письмо автора к заказчику, в котором есть штрихи автопортрета (автор пишет о себе как о человеке, которому суетность и “строптивость” его жизни не дают “глаголати” и “беседовати... якоже хощется”).

Явные стилистические параллели этому “Слову” отмечены в общерусской (Новгородской IV) летописи - в “Повести о нашествии Тохтамыша”, в философско-поэтическом сопровождении Духовной грамоты митрополита Киприана (1406 г.), в сообщениях о болезни и смерти тверского епископа Арсения (1409 г.) (здесь тоже автор играет словом “посетитель”) и в предисловии к рассказу о преставлении тверского князя Михаила Александровича. Замечены также стилистические параллели между надписанными произведениями Е. П. и московской летописью (характеристика Дионисия Суздальского, Повесть о Митяе). А кроме того, обнаружен случай специфического для Е.П. использования слова “посетитель” в грамоте митрополита Фотия, отличающейся по своему стилю от других его грамот и заставляющей вспомнить “плетение словес” Е. П.

Вероятно,таким образом, что причастный к московскому летописанию Е. П. выполнял литературные заказы составителя общерусского летописного свода, какого-то “преподобства” (монаха, очевидно, игумена), написав для него, в частности, “Слово о житии и о преставлении великого князя”. По-видимому, Е. П. же оплакал в общерусской летописи и разоренную при нашествии Тохтамыша Москву, и избитых горожан подобным же образом там же оплакал двух своих выдающихся современников - митрополита Киприана и епископа Арсения Тверского.

Как признанный мастер своего дела, Е. П., по всей видимости, служил двум русским митрополитам - Киприану и Фотию: одному как публицист-летописец, другому как анонимный соавтор одного из его посланий.

Сравнивая произведения Е. П., можно заметить, что манера его письма отражала не только нормативы его времени и свойства его собственной личности, но каждый раз также личности того, на кого был направлен его мысленный взор. Будучи прекрасно образованным и начитанным писателем-профессионалом, имея свои приемы и привычки, Е. П. владел множеством литературных форм и оттенков стиля и мог в своих произведениях быть и бесстрастным фактографом, не позволяющим себе лишнего слова, и изощренным “словоплетом”, впадающим в долгие стихообразные медитации; и ликующим или горестным, и сдержанным или ироничным; и прозрачно-ясным, и прикровенно-многоплановым - благодаря чему и мог дать почувствовать личность того, о ком писал.

Умер Е. П. не позже 1422 г.- времени открытия мощей Сергия Радонежского (об этом он как будто еще не знает).

Епифаний Премудрый

Кириллин В. М.

Перу Епифания Премудрого, по-видимому, принадлежит немало. Он был автором посланий к разным лицам, панегирических текстов, жизнеописателем своих выдающихся современников, участвовал в работе над летописанием. И можно полагать, играл заметную роль в жизни русского общества конца XIV — первых двух десятилетий XV в. Но о жизни этого замечательного древнерусского писателя известно только по его собственным сочинениям, в которых он оставил автобиографические сведения.

Первые свои шаги на поприще духовного служения Епифаний сделал во второй половине XIV в. в Ростовском монастыре св. Григория Богослова, «нарицаемом Затворе близ епископии». Этот монастырь был известен богослужением на греческом языке параллельно с церковнославянским, а также своей богатой библиотекой, в которой, помимо славянских, содержались и греческие книги: «книги многы бяху ту доволны». Так что Епифаний изучил здесь греческий язык и хорошо усвоил библейские, святоотеческие и агиографические тексты. Широта образованности Епифания хорошо охарактеризована В. О. Ключевским: «По цитатам в трудах его видно… что он читал хронографы, палею, лествицу, патерик и другие церковно-исторические источники, также сочи-нения черноризца Храбра. В житии Сергия он приводит выдерж-ки из житий Алимпия и Симеона Столпников, Федора Сикста, Ефимия Великого, Антония, Феодора Едеского, Саввы освящен-ного, Феодосия и Петра митрополита по редакции Киприана; наконец, характер изложения обличает в Епифании обширную начитанность в литературе церковного красноречия». Надо думать, свои книжные знания Епифаний укрепил также личными впечатлениями, побывав в Константинополе, на Афоне и в Святой Земле. Наконец, большую роль в деле его образования сыграло общение с будущим святителем Пермским Стефаном, также подвизавшемся в Григорьевском монастыре.

Вероятно, в 1380 г. Епифаний оказался в Троицком монастыре под Москвой в качестве «ученика» тогда уже знаменитого на Руси подвижника Сергия Радонежского. Здесь он, будучи грамотником, занимался книгописной деятельностью. Так, в собрании рукописей Троице-Сергиевой лавры сохранился написанный им Стихирарь — ГБЛ, собр. Тр.-Серг. лавры, № 22 (1999), содержащий ряд приписок с его именем. После смерти своего духовного наставника в 1392 г. Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану. Тогда же он начал собирать биографические материалы о Сергии Радонежском и посвятил этому, по собственному признанию, два десятилетия, прежде чем осмелился приступить к составлению его жизнеописания. По-видимому, более споро пошла у него работа по составлению агиобиографии Стефана Пермского, которую он закончил вскоре после смерти последнего (1396). В Москве Епифаний близко сошелся с Феофаном Греком, часто с ним встречался, наблюдал за его работой и беседовал с ним на разные темы. Когда в 1408 г. на Москву напал хан Едигей, Епифаний бежал в Тверь. Здесь он подружился с архимандритом Спасо-Афанасьева монастыря Корнилием, в схиме Кириллом, с которым впоследствии переписывался и в одном из своих посланий (ГПБ, Солов. собр., «№ 1474/15, XVII-XVIII вв., л. 130-132) весьма высоко отзывался о мастерстве и работах Феофана Грека, его уме и образованности. В этом послании, между прочим, Епифаний и себя называет «изографом». В 10-е годы XV в. Епифаний уже определенно вновь поселился в Троице-Сергиевом монастыре, заняв, по отзыву Пахомия Логофета, высокое положение среди братии монастыря: «бе духовник в велицей лавре всему братству». В 1418 г. он закончил работу над Житием Сергия Радонежского, после чего, спустя какое-то время, умер. Видимо, это произошло, до 1422 г., когда были открыты нетленные мощи преподобного Сергия, поскольку об этом ничего не сообщается в созданном Епифанием Житии.

Епифанию Премудрому можно атрибутировать с разной степенью достоверности несколько дошедших до нашего времени произведений. Но наиболее бесспорным его сочинением является «Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа». Временем его создания принято считать рубеж XV столетия. Иными словами, оно было написано вскоре после смерти Стефана. Произведение сохранилось как в полном, так и в кратком виде. Древнейший список — ГПБ, собр. Вяземского, .№ 10 — датируется 1480 г.. Всего же ныне известно порядка пятидесяти списков XV-XVII вв. В XVI в. «Слово о житии и учении» было включено в Великие Минеи Четий митрополита Макария под 26 апреля (Успенский список: ГИМ, Синод, собр., № 986, л. 370-410).

«Житие Стефана Пермского» — удивительное литературное произведение, прежде всего, в отношении литературного мастерства его автора. Композиционно оно состоит из введения, основного повествования и нарочито риторического завершения, хотя на самом деле риторизмом пронизан весь текст «Жития», от первой до последней строчки, не случайно оно и названо «Словом». Это может быть объяснено, в частности, особым настроением автора. Ведь благодаря святителю Стефану русская Церковь впервые за всю свою историю выступила в учительно-апостольской роли по отношению к иноязычному народу, сравнявшись таким образом с Византийской Церковью, которая в лице свв. Кирилла и Мефодия сыграла подобную же роль по отношению к славянству.

В предисловии Епифаний традиционно отзывается о себе как о «худом и недостойном убогом иноке». Он также отмечает, что взялся за труд над «Житием» весьма охотно, «желанием обдержим… и любовию подвизаем».

Основное изложение делится на 17 глав, имеющих заголовки («Молитва», «О церкви Пермстей», «Поучение», «О прении волхва» и др.). Начинается «Житие» рассказом о детстве будущего святого. Стефан родился на севере, в городе Устюге. Отец его был причетником местного собора. Стефан, обладая хорошими способностями, выучился рано грамоте и прочитал все книги, которые смог найти в Устюге. Подросши, он отправился в Ростов и постригся там в монахи, чтобы отдаться чтению книг богатой монастырской библиотеки. Помимо чтения, Стефан любил беседовать с каждым «книжнем» мужем и «разумничнем» старцем. В монастыре Стефан изучил греческий язык и свободно стал читать греческие книги. Там же он продолжал совершенствовать свое знание пермского языка, полученное им еще в детстве. В связи с этим у него созрел замысел «еже ити в Пермьскую землю и учити я… Слышал бяше преподобный сый о Пермьской земли, яко идолослужители в ней суть, яко действо дьявольское царюет в ней. Бяху бо в Перми человеци всегда жруще глухим кумирам и бесам моляхуся, влъшвением обдержимы суще, верующе в бесование, и в чарование, и в кудесы». Для этого Стефан «и грамоту нову пермьскую сложи, и азбуки незнаеми счини… и книги русския на пермьский язык преведе, и преложи, и преписа». Стефан решил отправиться в Пермскую землю, чтобы не дать ее населению погибнуть в язычестве «в последниа дни, во скончанье лет, во остаточнаа времена, на исходе числа седмая тысяща лет». В начале деятельности Стефана в Пермской земле его проповедь почти не имела успеха. Ему пришлось испытать «озлобление, роптание, хухнание, укорение, уничижение, досаждение, поношение, и пакость, овогда же прещенне» со стороны язычников, которые, вооружившись «ослопами» и «уразами» (палками и дубинками), угрожали проповеднику смертью. Все же Стефану удалось крестить некоторых пермяков. С их помощью он построил церковь «высоку и хорошу», «красну и добру». Для того чтобы успешнее проповедовать христианство, Стефан решил разрушить наиболее почитаемую местную кумирницу и сжег ее вместе с идолами, в ней находившимися. Видя это, язычники «с многою яростию и великым гневом и воплем, яко звери дивии, устремишася нань, единаче с дреколием, друзии же от них мнози похващаху топоры об одну страну остры в руках их, обоступиша же его отвсюда, и напрасно острием топоров своих хотяху ссещи его, кличюще вкупе и нелепая глаголюще и бесчинныя гласы испущающе нань». Однако Стефан остался цел и с еще большей энергией продолжал свое дело. Ему удалось обучить пермской грамоте некоторых людей, из которых он выбрал себе в помощь чтецов, псаломщиков и дьяконов. Тогда против Стефана выступил пермский «лукавый» волхв, по имени Пам. Это был «лютый супротивник», «великий злоратоборец» и «неукротимый супостат» московского миссионера. Пам говорил землякам: «Мене слушайте, а не слушайте Стефана, иже новопришедшего от Москвы. От Москвы может ли что добро быти нам? Не оттуда ли нам тяжести быша и дани тяжкие и насильства, и тивуны, и довотщицы и приставницы? Сего ради не слушайте его, но паче мене послушайте, добра вам хотящего: аз бо есмь род ваш и единоя земля с вами, и един род и единоплеменен, и едино колено, и един язык». Чтобы испытать искренность побуждений Стефана и силу его веры, Пам предложил ему пройти через испытание огнем и водой. Узнав о предстоящем испытании, в назначенном месте собралось множество народа. Развели костер, Стефан взял за руку Пама и предложил ему вместе войти в огонь. Пам, испугавшись «шума огненного», наотрез отказался. Тогда приступили к испытанию водой. В реке на некотором расстоянии вырубили во льду две проруби. Стефан, взяв Пама за руку, предложил ему опуститься в воду через одну прорубь, пройти по дну реки и выйти через другую прорубь. Пам вторично отказался от испытания. Тогда толпа, видя страх волхва, хотела убить его как обманщика. Но Стефан уговорил людей ограничиться одним изгнанием Пама из Пермской земли. После такого успеха Стефана крещение пермяков пошло беспрепятственно. Вскоре появилась потребность в местном епископе, который возглавил бы новую пермскую церковь, «понеже до митрополита и до Москвы далече сущи, елико далече отстоит Царьград от Москвы, тако удалена от Москвы дальняя Пермь». Стефан поехал в Москву. По решению митрополита и московского великого князя, хорошо понимавших значение для Москвы миссионерской деятельности Стефана, он был рукоположен в пермские епископы. Говоря о поставлении Стефана, Епифаний особо отмечает его честность и бескорыстие: «не бо ведал бывающего, яко быти ему епископомь тем, и не добивался владычества, ни вертелся, ни тщался, ни наскакивал, ни накупался, ни посуливался посулы; не дал бо никому же ничто же и не взял у него от поставления никто же ничто же — ни дара, ни посула, ни мзды; нечего бо бяше было и дати ему, не стяжанию стажявшу ему, но и самому сдаваша, елико потребнаа, елико милостиви и христолюбци и страннолюбци, видяще бога ради бывающее творимо. И митрополит бога ради поставль его и спасения ради обращающихся новокрещенных людей». Однако поставление Стефана в епископы происходило далеко не гладко. У него в Москве были противники и завистники, рассматривавшие назначение в Пермскую землю епископом как выгодное дело. Поэтому перед избранием Стефана выдвигались и другие кандидаты: «Овии же сего поминаху, другие же другого вдергиваху». Противники Стефана не верили в его бескорыстие и называли его Храпом. Стремясь опровергнуть обвинение в личной заинтересованности Стефана быть пермским епископом, Епифаний приводит примеры его бескорыстия. Так, разрушая языческие кумирни в Пермской земле, Стефан, по словам Епифания, «соболи или куници, или горностаи, или лисици, или бобра, или медведиа, или рыси, или белки — то все, собрав во едину кущу, съкладе, и огневе предаст я… себе же в приобретение того избытка не принимаше, но огнем съжегше я, яко ее чясть есть не-приязнена. И о сем зело дивяхуся пермене, глаголюще и како не принимаше всего того себе в корысть?» Мало этого, «возбранил преподобный учеником своим и отроком си, служащим ему не повелел отинуть взяти что от кумирниць или златое, или серебряное, или медь, или железо, или олово, или что иное, и прочее от прежереченных». Впрочем, по мнению Епифания, если бы Стефан даже воспользовался этим богатством, такой поступок был бы естественной наградой за его подвиг. Поэтому «в един же от дний приидоше пермяне к нему, и въпросише его, глаголюще: молим тя, добрый наш учителю и правоверна наставниче, рци нам, что ради изгубил еси себе толико богатства, еже предреченаа вся обретаемая в кумирницах наших, и изволил еси огнем ижжещи, паче, нежели к себе в казну взяти, в свою ризницу на потребу свою и служащим ти учеником с тобою по реченному: достоин бо есть делатель мзды своеа». Рукоположенный в епископы, Стефан вернулся в Пермскую землю в качестве ее духовного главы. С этого момента фактическое управление населением Перми стало осуществляться из Москвы.

Заключительный раздел «Жития» рассказывает о смерти святителя Стефана, и, в свою очередь, разделен на четыре части: «Плачь пермьскых людей», «Плачь церкви Пермьскиа, егда овдове и плакася по епископе си», «Молитва за церковь» и «Плачеве и похвала инока списающа». Из последних четырех разделов «Плачь пермьскых людей» по содержанию наиболее историчен, а «Плачь церкви» наиболее близок к устной народной традиции похоронных плачей. В целом в этой заключительной части Слова различают три стилистических слоя: фольклорный, летописный и традиционный для житий похвальный.

Литературные достоинства «Жития Стефана Пермского» бесспорны. Следуя традиции, Епифаний Премудрый был во многом оригинален. Так, композиция этого сочинения со всеми ее особенностями, судя по всему, принадлежит самому автору. Во всяком случае, исследователям не удалось найти среди греческих и славянских житий ни его предшественников, ни его последователей. Повествовательная структура сочинения Епифания является наилучшим выражением стиля «плетения словес». Произведение пронизано библейским (в нем насчитывают 340 цитат, из которых 158 из Псалтири), святоотеческим и церковно-историческим контекстом. Изложение конкретных фактов перебиваются в нем отвлеченными размышлениями мистико-религиозного, богословско-историософского, оценочно-публицистического содержания. Помимо автора в нем говорят и персонажи, и многие сцены основаны на диалогах и монологах. Вместе с тем автору присуще тяготение к афористичности высказывания, смысловой и звуковой игре словами; орнаментации текста посредством лексических повторов, умножения, или нанизывания связанных общей темой синонимов, метафор, сравнений, цитат, образов, а также посредством его морфологической, синтаксической и композиционной ритмизации. Как установлено, Епифаний широко использовал приемы искусства слова, которые восходят к античной литературной традиции. Используя, например, прием гомеотелевтона (созвучия окончаний) и гомеоптотона (равнопадежья), откровенно ритмизуя при этом текст, он создает периоды, имеющие, в сущности, стихотворную природу. В подобные панегирические медитации автор впадает обычно, когда что-нибудь пробуждает у него чувство вечного, о чем неуместно говорить просто. Тогда Епифаний насыщает свой текст выстроенными в длинные цепочки метафорами, эпитетами, сравнениями, пытаясь выявить символическое значение предмета своей речи. Но нередко в таких случаях он использует и символику формы, сопрягая последнюю с символикой библейских чисел.

Вот несколько примеров.

«Сице и аз ныне (говорит митрополит Пимен в связи с посвящением Стефана во епископа. — В. К.) обретох того самого Стефана — мужа 1добра, 2мудра, 3разумна, 4смыслена, 5умна суща, и 6хитра, и 7всяческы добродетелми украшена; и такова дара достойна бывша, еже при мнозех и во мнозех в нынешнее время досужна бывъша; мню же, яко пригожу ему быти, и надеюся, яко то (1) делець есть; (2) еще же к тому имать благодать, вданую ему от Бога; (3) и учительство дар, еже стяжа; (4) и (стяжал. — В. К.) талант, порученый ему, и слово премудрости и разума; (5) но и грамоты розныя умеет; (6) и языки инеми възглаголеть к людем; (7) и чувъствии душевными и телесными благопотребен есть».

Этот пассаж посвящен духовным дарам святителя Стефана; видимо, поэтому в нем и использованы две седмерицы.

«Коль 1много лет 2мнози философи еллинстии Iсъбирали и IIсоставливали грамоту греческую, и едва IIIуставили 3мноземи труды, и 4многыми времены едва IVсложили! Пермскую же грамоту един составил, един счинил, — един калогер, един мних, един инок — Стефан, глаголю, приснопомнимий епископ; един во едино время, а не по много времена и лета, яко же и они, но един инок; 1един 2вьединеныи и 3уединяася, 4един 5уединенный, 6един 7единого Бога на помощь призываа, 8един 9единому Богу моляся и глаголя: «Боже и Господи, иже 1*премудрости наставниче и 2*смыслу давче, 3*несмысленым казателю и 4*нищим заступниче, Iутверди и IIвразуми сердце мое и IIIдай же ми слово, Отчее Слово, да тя прославляю в векы веком». И сице един инок к единому Богу помоляся, (1) и азбуку сложил, (2) и грамоту сътворил, (3) и книги перевел малых летех, Богу помогающу ему…».

Здесь, прославляя Стефана как составителя азбуки, Епифаний использует двенадцатерицу, осложненную ее производными — третицей и четверицей.

Любопытна заключителная «похвале» Стефану:

«Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи, и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа, и приобретаа, и приплетаа, пакы глаголя: Что еще тя нареку — 1вожа заблуждьшим, 2обретателя погыбшим, 3наставника прелщеным, 4руководителя умом ослепленым, 5чистителя оскверненым, 6взискателя расточеным, 7стража ратным, 8утешителя печальным, 9кормителя алчющим, 10подателя требующим, 11наказателя несмысленым, 12помощника обидимым, 13молитвеника тепла, 14ходатая верна, 15поганым спасителя, 16бесом проклинателя, 17кумиром потребителя, 18идолом попирателя, 19Богу служителя, 20мудрости рачителя, 21философии любителя, 22правде творителя, 23книгам сказателя, 24грамоте пермьстей списателя».

Данная двадцатичетырехчленная цепочка удивительным образом оправдана свидетельством Епифания Премудрого о том, что Стефан «азбуку пермьскую» «сложил числом четыре межу двема десятима слов, подобяся греческиа азбукы», Епифаний при этом указывает все 24 пермских буквы («а, бур, гаи, дои, g, жои, зата, зита, и, коке, леи, мено, нено, во, пеи, реи, сии, таи, цю, черы, шуя, e, ю, о»). Не случайным поэтому представляется то, что именно последний — двадцать четвертый — член в ряду кратких дефиниций Стефана, характеризует его именно как создателя пермской азбуки. Сакральной символики тут, конечно же, нет, но идейно-художественная оправданность архитектоники рассмотренного пассажа несомненна.

Будучи весьма замечательным по своим литературным качествам произведением, «Слово» о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательной особенностью этого произведения является отсутствие в его содержании каких бы то ни было чудес. Как отмечено, это отсутствие блестяще компенсировано в «Житии» восторженным «плетением словес», посредством которого и был создан ореол исключительности и богоизбранности его главного героя.

Выбор редакции

Новогодние подарки: учет, налогообложение и автоматизация Ценный подарок в 1с 8

Перечень документов и хозяйственных операций, необходимых для оформления подарка в 1С 8.3: Внимание: программа 1С 8.3 не отслеживает...

Сырный суп с рыбными консервами в мультиварке

Однажды где-то в начале 20 века во Франции или, может быть, в Швейцарии, некто, варивший себе суп, случайно уронил в него кусочек сыра....

Толкование сна забор, изгородь в соннике миллера

Увидеть во сне историю, каким-то образом связанную с забором – значит получить важный знак, неоднозначный, касающийся и физической...

Несказочная история сказки «Двенадцать месяцев

Главная героиня сказки «Двенадцать месяцев» — девочка, живущая в одном доме с мачехой и сводной сестрой. Характер у мачехи был недобрый,...

Учимся говорить Конспекты фронтальные занятия в логопедической группе

Тема и цели соответствуют содержанию занятия. Структура занятия логически выдержана, речевой материал соответствует программным...

Пролетая над фолклендами Тактико-технические характеристики авианосеца «Гермес»

Типа 22, в штормовую погоду Проект 22 имеет необходимую для ближней противовоздушной обороны и противоракетная оборона зенитно-ракетных...

Лазанья с фаршем под соусом «Бешамель» в домашних условиях

По праву лазанью можно считать коронным итальянским блюдом, которое не уступает многим другим изыскам этой страны. В наше время лазанью...

Существовал ил на самом деле пророк Даниил?

В 606 году до н. э Навуходоносор завоевал Иерусалим, где и проживал будущий великий пророк. Даниил в возрасте 15 лет вместе с другими...

Как приготовить на зиму рассольник с перловкой: пошаговая инструкция и рекомендации Лучший рецепт рассольника с перловкой на зиму

перловая крупа 250 г огурцы свежие 1 кг 500 г лук репчатый 500 г морковь 500 г томатная паста 50 г масло подсолнечное рафинированное 35...

Новое