Образная система романа гаргантюа и пантагрюэль. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» – анализ

Вы, кто прочтете эту книгу, знайте,

Что от нее в восторг вы не придете,

Но и краснеть себя не принуждайте -

Ни зла, ни яда в ней вы не найдете.

Ее вы руководством не считайте,

– Пожалуй, только в области смешного

(Мне не придумать ничего иного).

Я вижу, горе вас угрозой давит,

Так пусть же смех, не слезы, сказ мой славит

Смех людям свойственней всего другого.

Блистательнейшие из пьяниц и вы, изысканнейшие из венериков (ибо вам, а не кому другому, посвящаются мои писания)! Алкивиад в диалоге Платона, под названием «Пир», восхваляя своего наставника Сократа, бесспорного князя философов, между прочим говорит, что он похож на Силена. Силенами назывались когда-то ларчики в роде тех, что мы ныне встречаем в лавках аптекарей: сверху нарисованы всякие веселые и игривые изображения – в роде гарпий, сатиров, гусей с уздечкой, зайцев с рогами, уток под вьюком, козлов с крылами, оленей в упряжке – и другие такие картинки, придуманные, чтобы возбуждать смех у людей (таков был Силен, учитель доброго Бахуса). Но внутри этих ларчиков сберегали тонкие снадобья: мяту, амбру, амом, мускус, цибет; порошки из драгоценных камней и другие вещи. Вот таков-то, говорят, был и Сократ, потому что, взглянув снаружи и судя по внешности, вы за него не дали бы и луковицы, – так некрасив он был телом и так смешон манерами: нос острый, взгляд быка, лицо дурака; в привычках простой; в грубой одежде; бедный имуществом; несчастливый в женщинах; не способный ни к какой службе; всегда смеющийся, всегда выпивающий, как и всякий другой; всегда насмешливый, всегда скрывающий свое божественное знание. Но откройте этот ларец – и найдете внутри небесное, неоценимое снадобье: разумение более чем человеческое, добродетели изумительные, мужество непобедимое, трезвость несравненную, довольство стойкое, уверенность совершенную, презрение невероятное ко всему, из-за чего люди столько заботятся, бегают, работают, плавают и воюют.

К чему, по вашему мнению, ведет это предисловие и предварение? А к тому, что вы, мои добрые ученики и прочие бездельники, читая веселые заголовки некоторых книг нашего сочинения, как-то: «Гаргантюа», «Пантагрюэль», «Феспент» , «О достоинствах гульфиков» , «Горошек в сале» с комментарием, и т. д., слишком легкомысленно судите, будто в этих книгах только и трактуется о нелепостях, глупостях и веселых небылицах, потому что по внешнему признаку (то есть по заголовку), не поискав, что будет дальше, обычно начинаете смеяться и потешаться. Но с таким легкомыслием не подобает судить человеческие творения.

Ведь сами вы говорите, что платье не делает монахом, и что иной хоть и в монашеском платье, а меньше всего монах, – другой и в испанском плаще, а по своей храбрости далек от испанца. Вот почему следует раскрыть книгу и старательно взвесить, что в ней выводится. Тогда вы узнаете, что снадобье, в ней содержимое, совсем другого качества, чем обещал ларец, – то есть, что предметы, в нем трактуемые, совсем не столь глупы, как утверждается в заглавии.

А в случае, если вы даже найдете в буквальном смысле вещи забавные, вполне соответствующие названию, – все-таки не нужно останавливаться на этом, как при пении сирен, а в высшем смысле толковать то, что считаете сказанным в сердечной радости.

Случалось вам когда-нибудь откупоривать бутылку? Черт возьми! Припомните удовольствие, которое вы получали при этом.

А видели вы когда-нибудь собаку, нашедшую мозговую кость? Это, как говорил Платон (см. кн. 2-ю «О государстве»), самое философское в мире животное. Если вы видели, вы могли заметить, с каким благоговением она ее сторожит, с какой заботой охраняет, с каким жаром ее держит, как осторожно раскусывает, с какой любовью разгрызает, как тщательно высасывает. Что заставляет ее делать это? На что она надеется от своих стараний? Какого блага ждет она? Ничего, кроме капельки мозга. Правда, что эта капелька слаще, чем многое другое, ибо мозг есть пища, в совершенстве приготовленная природой, как говорит Гален (см. гл. III «Прирожд. способн.», и XI – «Употр. част.»).

По примеру сей собаки, нужно быть мудрыми, чтобы уметь вынюхать, прочувствовать и оценить эти прекрасные книги высокого вкуса, нужно быть легкими в преследовании, смелыми в нападении, потом, тщательно читая и постоянно размышляя, разломать кость, высосать оттуда мозговую субстанцию, – то есть то, что я разумею под этими пифагорейскими символами, – в верной надежде сделаться благодаря чтению и благоразумнее и сильнее; ибо в нем найдете вы удовольствие особого рода и учение более сокровенное, которое раскроет перед вами высочайшие таинства и страшные мистерии – как в том, что касается нашей религии, так и в области политики и экономики.

Верите ли вы, что Гомер, некогда написавший «Илиаду» и «Одиссею», думал о тех аллегориях, что выискали там Плутарх, Гераклит, Понтик, Евстатий и Форнут, и что Полициан у них украл?

Если верите, то вы ни на фут, ни на локоть не приближаетесь к моему мнению, согласно которому Гомер так же мало думал об этих аллегориях, как Овидий в своих «Метаморфозах» о таинствах евангелия, что брат Любен , истинный лизоблюд, силился бы доказать, если бы встретил олухов вроде себя, или, как говорится в поговорке, нашел бы крышку по котлу.

Если не верите, то есть ли причина, по которой вам не поступить бы так же и с этими веселыми новыми повествованиями, хотя, диктуя их, я не думал об «этом больше, чем вы, которые, пожалуй, умеете выпить, как я? Ибо на сочинение знатной этой книги я не потерял и не употребил иного времени, чем то, которое положено для принятия моей трапезы, то есть еды и питья. Это самое подходящее время для писания о таких высоких материях и глубоких учениях, как умел делать Гомер, образец всех филологов, и Энний, отец латинских поэтов, как об этом свидетельствует Гораций, хотя какой-то невежда выразился, что от его стихов больше пахнет вином, чем елеем.

Какой-то оборванец говорит то же и о моих книгах; ну и черт с ним! Запах вина, – сколь он вкуснее, веселее и ценнее, нежнее и небеснее, чем запах елея! И я так же буду гордиться, когда обо мне скажут, что на вино я тратил больше, чем на масло, – как Демосфен гордился, когда про него говорили, что он на масло тратил больше, чем на вино. Мне только честь и слава, если про меня говорят, что я хороший товарищ и собутыльник; и при такой славе я всегда желанный гость во всякой хорошей компании пантагрюэлистов. Демосфена один придира упрекнул, что от его речей пахнет как от фартука грязного торговца маслом. Однако прошу истолковывать поступки мои и речи в лучшую для них сторону, имейте уважение к сыровидному моему мозгу, который питает вас этими милыми пустячками, и, сколько можете, поддерживайте мое веселое настроение.

Итак, забавляйтесь, друзья, веселитесь, читая, – телу на удовольствие и почкам на пользу! Только слушайте, бездельники, – не забудьте за меня выпить, а уж за мной дело не станет.

Я отсылаю вас к великой Пантагрюэльской хронике для ознакомления с происхождением и древностью рода, от коего произошел наш Гаргантюа. Из нее вы более пространно узнаете, как первые великаны зародились на этом свете и каким образом по прямой линии от них произошел отец Пантагрюэля, Гаргантюа; вы не сердитесь, если я теперь отклонюсь от этой истории, хотя она такова, что чем чаще ее вспоминать, тем она больше будет нравиться вашим милостям. Это подтверждено авторитетом Платона в «Филебе» и «Горгии», а также Флакка, который говорит, что есть такие вещи (таковы, без сомнения, и мои), которые тем усладительнее, чем чаще их повторяют.

Франсуа Рабле (1494 – 1553) – крупнейший представитель французского гуманизма.

Родился в окрестностях Шинона, в семье зажиточного землевладельца и адвоката. Занимался изучением медицины, состоял 2 года на службе у Франциска I. Поступил на службу в королевскую канцелярию, получил 2 прихода. Умер в Париже.

«Гаргантюа и Пантагрюэль». Толчком к созданию романа послужил выход в свет в 1532 г. в Лионе анонимной народной книги «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа». Успех книги, в которой пародировались средневековые рыцарские романы, навел Рабле на мысль использовать эту форму для передачи более глубокого содержания. В том же году он выпустил в качестве ее продолжения книгу «Страшные и ужасающие деяния и подвиги преславного Пантагрюэля, короля дипсодов, сына великого великана Гаргантюа».

Произведение это, подписанное псевдонимом Алькофрибас Назье и составившее затем вторую книгу всего романа, выдержало в короткий срок ряд изданий и вызвало несколько подделок.

В 1534 г. Рабле выпустил под тем же псевдонимом начало истории под заглавием «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля», которое составило первую книгу всего романа.

«Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля» вышла в свет в 1546 г. с обозначением подлинного имени автора. Она существенно отличается от двух предыдущих книг. Сатира в третьей книге стала по необходимости более сдержанной и прикрытой.

Первая краткая редакция «Четвертой книги героических деяний и речей Пантагрюэля» (1548) носит сдержанный в идейном отношении характер.

Через 9 лет после смерти Рабле под его именем была издана книга «Звонкий остров», а еще через 2 года – полная «Пятая книга».

Источники. Помимо народной книги о великане Гаргантюа, Рабле послужила образцом богатая гротескно-сатирическая поэзия, развивавшаяся в Италии. Еще ближе к Рабле, повлиявший на него Теофило Фоленго, автор поэмы «Бальдус» (1517), которая содержала острую сатиру на нравы своего времени. Однако главным источником Рабле явились народное творчество, живая фольклорная традиция, пропитывающая весь его роман, а также произведения французской средневековой литературы. Рабле почерпнул немало мотивов и сатирических черт своего романа из фаблио, второй части «Романа о Розе», из Вийона, но еще больше – из обрядово-песенной образности, из народных повестушек, анекдотов, пословиц и прибауток своего времени. Большую помощь оказало ему знакомство с античной наукой и философией. Роман Рабле насыщен серьезными или полушуточными цитатами из них, параллелями, примерами.

Основные проблемы.

1. Проблема воспитания (Рабле зло осмеивает старую систему воспитания, всякую схоластику. Его педагогические идеи ярче всего выражены в картине воспитания Гаргантюа, у которого было 2 учителя. Первый, педант Тубал Олоферн, знал лишь один метод обучения – зубрежку. Другой учитель по имени Понократ – «власть труда» - позаботился о том, чтобы мальчик осмысленно усваивал знания.).

2. Проблема войны и мира (выразительно изображение у Рабле феодальных войн).

3. Проблема правителя.

4. Проблема народа.

Пустословие и шарлатантство схоластиков осмеиваются у Рабле во всех формах и аспектах. Разоблачая всю низость и глупость средневековых учреждений и понятий, Рабле противопоставляет им новое, гуманистическое мировоззрение.

Рабле выдвигает принцип равномерного, гармонического развития душевных и физических свойств человека, а последнее он считает первичными. Земля, плоть, материя для него – основы всего сущего. Ключ ко всякой науке и ко всякой морали для Рабле – возвращение к природе. Реабилитация плоти – задача столь важная для Рабле, что он сознательно заостряет ее. Любовь выступает в понимании Рабле как простая физиологическая потребность.

Бахтин о романе.

Свою книгу Рабле писал более двадцати лет, издавая ее частями. Она отразила эволюцию гуманистической мысли, иллюзии и разочарования благородных поборников просвещения народа, их надежды и мечты, победы и поражения. Перед вами проходит вся история французского гуманизма первой половины века во всей его славе, во всем его величии.

В первых двух книгах (1532-1534 гг.) Рабле молод, как молодо все гуманистическое движение во Франции. Все в них звучит мажорно. Здесь ясны небеса. Здесь короли-великаны легко и свободно расправляются с врагами всего человечества. Здесь над всем доминирует вера в победу разумного и доброго в жизни людей.

1) История создания.

Толчком к написанию книги послужил выход в 1532 г. в Лионе анонимной народной книги “Великие и неоценимые хроники о великом и огромном Гаргантюа”. В том же 1532 г. Рабле выпустил в качестве ее приложения книгу “Страшные и ужасающие деяния и подвиги преславного Гаргантюа”. Подписана была псевдонимом Алькофрибас Назье. Составила затем 2 книгу всего романа. В ней Р. придерживается народной схемы романа: детство героя, юношеские странствия и подвиги и т.д. Наряду с Пантагрюэлем выдвигается другой герой эпопеи – Панург. В 1534 г. Р. – под тем же псевдонимом, начало истории, которая должна была заменить народную книгу, под заглавием “Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля”. Из народной книги осталось немного: исполинские размеры, поездка на гигантской кобылы, похищение колоколов собора Нотр-Дам. Третья книга – в 1546 г. под подлинным именем. В 1547 г. все три книги были осуждены богословским факультетом Сорбонны.

Первая краткая редакция “4 книги героических деяний и речений Пантагрюэля” вышла в 1548 г., расширенная в 52. Через 9 лет после смерти Р. была издана под его именем книга, озаглавленная “Звонкий остров”, а еще через два – под его же именем – полная пятая книга. По всей вероятности, это черновой набросок Р., обработанный кем-нибудь из его учеников или друзей.

Основой послужили: гротескно-сатирическая поэзия Италии, Лукиан, мистерия о том, как Прозерпина представляла Люциферу 4 дьяволят (в т.ч. и Пантагрюэля, вызывающего жажду), фаблио, фарсов.

2) Основные темы и образы.

В 1 книге – Гаргантюа – добрый, миролюбивый великан-король. Их вообще в романе три таких красавца: Грангузье, Гаргантюа и Пантагрюэль. 3 тематических центра: -- воспитание Гаргантюа. Противопоставление средневекового и ренессансного воспитания. Но даже в таком серьезном деле – установка на пародийную игру (преувеличение старательности, которой требую воспитатели-гуманисты.

Война с Пикрохолом. Противопоставление Пикрохола и Гаргантюа – противопоставление средневекового и гуманистического правителя.

Телемская обитель. Это, во-первых, противопоставление средневекового монастыря, + утопия нового мира. Брат Жан – это порождение монастырских стен и одновременно их насмешливое отрицание. Девиз обители – “Делай что хочешь” – противопоставление монастырскому уставу. Этот девиз сплачивал людей. Люди там жутко образованные: знают 5-6 языков, могут сочинять на них стихи. Короче, прочитайте этот отрывок сами и перескажите его.

Во 2 книге: Пантагрюэль - добрый великан, добрый малый, обжора и любитель выпить. Мотив жажды, которая сопровождает рождение П., - жажда знаний и обычная жажда. Параллель выпивки и науки – через всю книгу. Серьезный эпизод – письмо Г. к П. Это манифест ренессанса. В нем – апология наук, апология движения истории.

Бахтин считает, что 3 книга – органическое продолжение первых двух. В ней меняются все пропорции: все действие – 30 дней, Пантагрюэль нормального размера.

В 5 книгах больше серьезного, ослаблена народно-карнавальная основа. А про 4 у меня ничего не сказано. Острова в 4-5 кн. Чаще всего символизируют социальные институты, ценности. Нет главного героя, все путешественники. Пантагрюэль возвышен, Панург снижен. В 3х книгах Панург вызывает симпатию вызовом старому косному обществу. А 4-5 не везде. В тех, эпизодах, которые появились в 48 г. он прежний, а в тех, которые в 52 г. – подчеркнуто труслиивый (например, эпизод с бурей, Колбасами). Это, видимо, связано с тем, что Панург и Пантагрюэль – разные полюса Божественной природы. Пантагрюэль – идеальный человек, Панург - реальный. Но писатели разочаровываются в реальном человеке => снижение образа Панурга.

Заканчивается роман тем, что Бутылка изрекла: “Тринк”, т.е. пей (вообще и из источника мудрости). Таким образом, это было плавание к истине. Правда, окончательной истины нет. А вообще-то путешествие воспроизводит плавание Жака Картье в Сев. Америку.

3) Публицистическая злободневность.

Засуха во время рождения Пантагрюэля: действительно была в 1532 г. Эпизод, где Панург покупает индульгенции и при этом поправляет свои денежные дела: в 32 г. проводился внеочередной папский юбилей, и те церкви, которые обходил П., действительно получили право продажи индульгенций.

Кн. II гл. 5 – эпизод со скульптурой Жофруа де Люзиньяка. Имена лиц, названия местностей, событий, гневный облик скульптуры подлинные, все теснейшим образом связано с жизнью самого Рабле. В 1524-27 г. он служил секретарем у епископа и аббата Майезе и часто совершал путешествия из Майезе в Пуатье и обратно (маршрут П.).

4) “Г и П” как карнавализированное произведение.

Карнавал как совокупность празнеств карнавального типа – это синкретическая зрелищная форма обрядового характера. Карнавал выражает народную правду о мире. Это жизнь навыворот. Здесь все участники.

Черты карнавального мироощущения:

Здесь отменяются иерархические отношения => вольное фамильярное отн. между людьми => эксцентричность (поведение, немыслимое вне карнавала, кот. позволяет раскрыться подспудным сторонам человеч. личности) => каранвальные мезальянсы (фам. Отношения распространяются абсолютно на все. Все, что было разъединено, сближается: священное с профанным, высокое с низким и т.д.) → карнавальная профанация (каранвальные кощунства, непристойности, связанные с производительной силой земли и тела, пародии на священные тексты и изречения).

Основное карнавальное действие – шутовское увенчание и развенчание короля. В основе этого обряда – ядро каранавального мирощущения – пафос смен и перемен, смерти и обновления. Увенчание-развенчание пронизано карнавальными категориями: фам. Контакт (развенчание), мезальянс (раб-король), профанация (игра символами высшей власти). Побои и брань носят не бытовой и частный характер, но являются символическими действиями, направленными на высмеивание “короля”.

В этой системе образов король есть шут. Его всенародно избирают, затем всенародно осмеивают, ругают и бьют. Он умирает, а потом возрождается. Поэтому ругательству отвечает хвала. Ругательство-развенчание, как правда о старой власти, об умирающем мире, органически входит в раблезианскую систему образов, сочетаясь здесь с каранвальными побоями с переодеваниями. Избиение так же амбивалентно, как и ругательство, перходящее в хвалу. Избиваемого украшают, само избиение носит веселых характер, оно вводится и завершается смехом.

Короче, то же самое, но попроще. Ругань и побои носят амбивалентный (двойной) характер. Все, что бьют и ругают, - старо, его надо уничтожить (как масленичное чучело во время карнавала). Но умирая, оно рождает новое. Поэтому побои носят веселый характер, а за бранью следует хвала. Карнавал – это праздник всеуничтожающего и всевозрождающего времени.

Теперь к конкретным примерам. Развенчание короля Пикрохола – все элементы традиционной системы образов (развенчание, переодевание, избиение). В таком же карнавальном духе развенчание Анарха (его переодевают, делают продавцом зеленого соуса, а бьет его жена). Избиения ябедников в доме г-на Боше: ябедники составляют карнавальную пару – тостый маленький и длинный худой. Их избивают, но избивают якобы на свадьбе →веселый характер. Третьего еще и украшают ленточками, как на карнавале. Остров сутяг: жители зарабатывают тем, что позволяют себя избивать за деньги. Брат Жан избивает одного краснорожего (клоунская рожа) сутягу, дает ему деньги, а тот вскакивает счастливый, “как будто он король или даже два короля”. Т.е. старый убитый король и возрожденный новый.

Эпизод с защитой монастырского сада: солдат убивают, но дорезают их ножичками, какими лущат орехи т.е. это не солдаты, а куклы.

Эпизодов этих немерено, скажу еще об одном. Панург хочет жениться, но боится, что жена наставит ему рогов и побьет, т.е. он боится повторить судьбу старого короля и старого года. Женщина с нар. т.з. – утроба, враждебная всему старому. Панург боится движения жизни.

Гротескное тело. Оно никогда не бывает закончено, все время создает себя и другие тела. Оно не замкнуто в пространстве. Поэтому основные части гротескного тела: нос, рот, зад, живот и фаллос (короче, все выпуклости или впадины. А в животе зарождается новая жизнь). Через эти органы тело осуществляет контакт в внешним миром. А жрут там герои все время тоже потому, что через пир на весь мир устанавливается связь с миром.

Хронотоп. Соответствие качества и пространства и времени: хорошего должно быть много, поэтому герои большие и живут долго. Хорошее наделено силой для пространственно-временного расширения. А все плохое должно умереть. Это нарочитое противопоставление диспропорции феодально-церковного мировоззрения, где ценности враждебны пространственно-временной реальности как суетному, греховному, где большое символизируется малым, сильное – слабым, вечное – мигом.

Вопросы философии и политики, религии и нравственности - вот что следует здесь искать. Это главное. Рабле задумывался о пороках социальных и о том, как исправить мир, как сделать человека счастливым. Все это очень грандиозно. Потому и стала его книга общечеловеческим достоянием.

Мишле назвал ее энциклопедией. Она действительно энциклопедия социальной, политической и культурной жизни Франции XVI столетия. Это, следовательно, исторический документ, по которому мы судим о том, что происходило в стране четыре века назад. Но вместе с тем она и политический, философский, эстетический, нравственный "трактат", который может формировать наш ум, делать нас людьми в высоком значении этого слова. Автор справедливо заверяет нас на первой же странице: "...вы можете быть совершенно уверены, что станете от этого ятения и отважнее и умнее".

25. Гесиод: "Космогония" (наверно, всё-таки "Теогония"), "Труды и дни".

Наиболее значительное произведение Гесиода - поэма «Труды и дни», написанная в форме увещаний, обращённых к брату поэта Персу, который ведёт с Гесиодом тяжбу о наследстве и которого Гесиод убеждает не надеяться на неправедный суд подкупленных «царей» и своё пошатнувшееся состояние поправить упорным трудом. Ухудшение положения крестьянства формирует у Гесиода пессимистическое отношение к современности. В поэму введён разнообразный материал нравственных правил и хозяйственных наставлений, она обильно оснащена фольклором: пословицами, поговорками, притчами, баснями, мифами.

Во второй части поэмы систематически описываются работы земледельца и мореплавателя, а также приметы, связанные с различными днями месяца

Другая поэма Гесиода, «Теогония», является попыткой привести в систему разноречивые эпические сказания о богах и связать богов в единое генеалогическое древо, начиная от предвечных Хаоса, Геи и Эрота и кончая Зевсом, устроителем нынешнего миропорядка, и его потомками.

Родовая община быстро разлагалась, и если Гомер был кануном классового общества, то Гесиод отражает уже ориентацию человека в пределах классового общества.

Гесиод-писатель 8-7 веков д.н.э. Дидактизм его сочинений вызван потребностями времени, конца эпической эпохи, когда героические идеалы иссякали в своей яркой непосредственности и превращались в поучение, наставление, мораль. В классовом обществе людей объединяло то или иное отношение к труду. Люди задумывались о своих идеалах, но т.к. пока еще не созрели чисто торгово-промышленные отношения и не умерли старые домашне-родственные, сознание людей превратило последние в мораль, систему поучений, наставлений. Классовое общество разделило людей на имущих и неимущих. Гесиод является певцом населения разорившегося, не наживающегося на распаде древней общины. Отсюда обилие мрачных красок.

«Труды и дни» написаны в наставление брату Персу, который через неправедных судей отнял у Гесиода принадлежавшую ему землю, но в дальнейшем разорился. Поэма-образец дидактического эпоса, развивает несколько тем. Первая тема построена на проповеди правды, со вставными эпизодами о Прометее и мифе о пяти веках. Вторая посвящена полевым работам, земледельческому орудию, скоту, одежде, пище и пр. атрибутам быта. Поэма пересыпана разнообразными наставлениями, рисующими образ крестьянина, знающего как и когда можно выгодно устроить свои дела, сметливого, дальновидного и расчетливого. Гесиоду тоже хочется быть богатым, т.к. «взоры богатого смелы». Мораль Гесиода всегда сводится к божественным авторитетам и не идет дальше устроения хозяйственных дел. Гесиод очень консервативен и по своему умственному горизонту весьма узок. Стиль Гесиода-противоположность роскоши, многословию и широте гомеровского эпоса. Он поражает своей сухостью и краткостью. Вообще по стилю-эпос со всеми его отличительными чертами (гекзаметр, стандартные выражения, ионийский диалект). Но эпос не героический, а дидактический, ровное эпическое повествование прерывается неведомым Гомеру драматизмом мифологических эпизодов, а язык пестрит простонародными выражениями, традиционными формулами оракулов и вполне прозаичной моралью. Моралистика настолько сильна и интенсивна, что производит очень скучное и монотонное впечатление. Но Гесиод наблюдателен и порой рисует очень живые картинки древнего быта. У него встречаются и черты некоторой поэзии, но поэзия переполнена моральными и хозяйственными указаниями.

На примере его творчества можно наблюдать общественные сдвиги и противоречия. Поэмы Гесиода поражают обилием разного рода противоречий, которые однако не мешают воспринимать его эпос как некое органичное целое. Гесиод после наступления рабовладельческого строя с одной стороны бедняк, с другой-его идеалы связаны с обогащением то в старом, то в новом смысле. Оценка жизни у него полна пессимизма, но в то же время и трудового оптимизма, надежд что благодаря постоянной деятельности наступит счастливая жизнь. Природа для него прежде всего источник выгод, но Гесиод большой любитель её красот. Вообще Гесиод явился первым исторически реальным поэтом древней Греции, отразил бурную эпоху развала родовой общины.

«Теогония» Гесиода и генеалогический подход к объяснению реальности.

Героический эпос, создававшийся малоазийскими ионийцами, отражал мировоззренческие сдвиги, происходившие в передовой части греческого мира в эпоху разложения позднеродового строя. Другой разновидностью эпического творчества является дидактический (наставительный) эпос.

Языком гомеровского эпоса пишет и древнейший поэт материковой Греции Гесиод.

Время жизни Гесиода поддатся лишь приблизительному определению: конец 8 или начало 7 в. до н. э. Он является, таким образом, младшим современником гомеровского эпоса.

От Гесиода сохранилось две поэмы: «Теогония» («Происхождение богов») и «Работы и Дни». Во вступлении к «Теогонии» Гесиод рисует свое поэтическое «посвящение».

Поэма Гесиода одновременно является историей происхождения мира. Вначале, по Гесиоду, были Хаос, Земля и Эрот, властный над бессмертными и смертными. От Хаоса и Земли возникли в разные поколения прочие части мироздания – Эреб (Мрак), светлый Эфир, Небо, Море, Солнце, Луна и т. д. Мифологические образы Хаоса, Земли Эрота являются предшественниками философских понятий пространства, матери и движения. В систему родословной Гесиода входят не только те боги, которые служили предметом реального почитания в греческом культе, но и олицетворение тех сил, которые представлялись ему воздействующими на поведение людей:Труд, Забвение, Голод и т. д.

Венцом повествования является победа Зевса над Титанами и чудовищами прошлого. Укрепив свою власть, Зевс берет в жены Метиду, затем Фемиду, которая рождает ему Законность, Справедливость, Мир и богинь Мойр.

Характерно, что о тех потомках Зевса, которые вошли в систему олимпийских богов и играют огромную роль в гомеровском эпосе, как, например, Аполлон или Афина, Гесиод упоминает только вскольз, в порядке перечисления. Межд тем именно вокруг этих образов в эпохуГесиода развертывалось свежее мифотворчество, связанное с разложением родового строя и процессами образования классов: религия Аполлона Дельфийского приобретала аристократическую окраску, Афина становилась покровительницей ремесленной демократии.

Крестьянину Гесиоду эти боги остаются чуждыми; дельфийские, а в известной части и гомеровские мифы представлялись ему, вероятно, той «ложью» певцов, от которой он предостерегает во вступлении к «Теогонии».

Беотия того времени - сельская область, почти изолированная от остального греческого мира, окруженная с трех сторон горами, а с четвертой - закрытая большим болотистым озером. Ее население составляли земледельцы и пастухи, ведущие суровую борьбу за существование. Но с древнейших времен Беотия славилась своими сказаниями и замечательным керамическим искусством, чему, по преданию, способствовали Музы, дочери Зевса, жившие на Геликоне и Парнасе. Все творчество Гесиода проникнуто мотивами беотийского фольклора. С Гесиодом, пастухом и землепашцем, ставшим впоследствии рапсодом, Музы впервые спускаются в повседневную жизнь. Поэт сам рассказывает, как однажды к нему, задремавшему возле своего стада на Геликоне, подошли Музы, дали посох из лавра, вдохнули дар священных песен и приказали идти учить людей. В рассказе о своем посвящении в рапсоды Гесиод вступает в полемику с Гомером, объявив повествование о героических деяниях прошлого лживой выдумкой. Хотя художественное мастерство гомеровского эпоса и гомеровский язык унаследованы Гесиодом, тематика его произведений совершенно иная.

Древние приписывали Гесиоду многочисленные произведения. Теперь же он известен как автор дидактической поэмы "Труды и дни" и значительной части поэмы "Теогония".

"Труды и дни" составлены в форме поучения брату поэта Персу. Рассказывается история семейной тяжбы братьев из-за отцовского наследства. После смерти отца Перс подкупил судей и оттягал себе большую часть отцовского имущества. Но богатство не пошло ему впрок. Вскоре Перс разорился и начал новую тяжбу с братом. Ответом на несправедливые притязания Перса и явилась поэма Гесиода, состоящая из 828 гекзаметров.

Глазом и ухом внимай мне, во всем соблюдай справедливость.
Я же, о Перс, говорить тебе чистую правду желаю...

Эта внешне вполне правдоподобная история является для Гесиода предлогом для рассуждений на общие темы. Их в свою очередь предваряет рассказ о двух Эридах. Первая порождает здоровое соревнование в труде, вторая - злую вражду и распри. Перс должен отвернуться от второй Эриды и думать только о первой, которая научит его правильно жить. Далее поэт переходит к рассказу о правильной жизни, основой которой является труд - источник жизни и богатства. Жизнь людей на земле ухудшается с каждым новым поколением. В подтверждение этой мысли Гесиод приводит два мифа - о первой женщине Пандоре и о пяти поколениях. Пандору создали боги, наградив разнообразными дарами, и послали на землю, вручив ей плотно закрытый сосуд. Любопытная Пандора нарушила запрет богов и открыла крышку сосуда. Тотчас же оттуда вылетели и разлетелись по всей земле болезни и беды. В страхе Пандора захлопнула крышку, но в сосуде уцелела одна надежда, которую посланница богов принесла людям. Согласно второму мифу, пять поколений людей последовательно сменяли друг друга. За золотым поколением, не знавшим нужды, труда и старости, пришло серебряное, люди которого были настолько горды, что не чтили богов, и Зевс истребил их. Медное поколение было поколением воинов, "сила ужасная собственных рук принесла им погибель". Четвертое поколение героев встретило смерть под стенами Фив и Трои. Железное поколение, к которому Гесиод причисляет себя, не имеет "передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя". Труд - тяжелая и неизбежная необходимость, посланная Зевсом в наказание людям:

Скрыли великие боги от смертных источники пищи.

Железное поколение погибнет, если насилие победит справедливость - таков вывод Гесиода. Он наставляет брата:

Растущий произвол знати, факты социальной несправедливости приводят Гесиода к пессимистическому заключению о тщетности сопротивления сильному. Иллюстрацией этого положения служит басня о соловье в когтях у ястреба, первая литературная басня. Рассуждения поэта на общие темы сменяются практическими советами, следуя которым даже небогатый человек проживет честно, счастливо и в достатке. Указывается время, благоприятное для сельских работ, время, пригодное для мореплавания. Среди практических советов и наставлений встречаются перечни поверий, которые завершают поэму. Ее финал - "Дни" - своеобразный календарь счастливых и несчастливых дней:

То, словно мачеха, день, а другой раз - как мать человеку.

26. Творчество Сервантеса. "Дон Кихот".

«Гаргантюа и Пантагрюэль» — роман Франсуа Рабле.

История создания и публикации

Публикация этого романа началась в 1533 г. со второй части, которую автор выпускает под псевдонимом Алькофрибас Назье, представляющим анаграмму его настоящего имени. Эта часть вначале задумывалась писателем как продолжение опубликованной незадолго до того народной книги «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа», в свою очередь основанной на популярной легенде. В том же году сочинение Рабле было осуждено Сорбонной за «непристойность». В 1534 г. (по другим данным — в 1535 г.) выходит «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля» — книга, ставшая затем первой частью многотомного романа Рабле. В 1542 г. появляется подготовленное автором «смягченное» переиздание обоих частей «Гаргантюа и Пантагрюэля». Опубликованная в 1546 г. третья книга — «Героические деяния и речения доброго Пантагрюэля» была выпущена уже под собственным именем Франсуа Рабле, «доктора медицины», и содержала посвящение Маргарите Наваррской. Книга была осуждена теологами Сорбонны за «ересь». Тем не менее в 1548 и в 1552 г. писатель публикует четвертую часть романа — «Героические деяния и речения доблестного Пантагрюэля», запрещенную вскоре к продаже и приговоренную парижским парламентом к сожжению. После смерти Рабле (1553 г.) в 1562 г. сначала частично (16 глав), а в 1564 г. полностью выходит из печати заключительная «Пятая и последняя книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля», которая, видимо, была дописана по авторским заметкам кем-то из соратников французского гуманиста. Книга Рабле многократно переиздавалась во Франции и за ее пределами: только при жизни автора вышло 11 изданий «Гаргантюа», 19 — «Пантагрюэля» и 10 — «Третьей книги».

Произведение переведено на многие языки: в XVI веке — на немецкий (1575 г.), в XVII — на английский (1693 г.), в XX столетии — на русский. Классическим стал опубликованный в 1966 г. полный перевод романа, сделанный Н.М. Любимовы м. В XVII—XIX вв. выходили издания «Гаргантюа и Пантагрюэля» с «ключами» (то есть с расшифровкой прототипов персонажей), в сокращениях и переделках «для дам», «для детей» и т.д. Первое научное издание сочинений писателя, над которым работало специально созданное «Общество по изучению Рабле», появилось в 1912—1932 гг. Среди современных критических изданий следует выделить подготовленный известным французским специалистом Г. Демерсоном том сочинений Рабле, выпушенный в 1973 г.

Значение романа

Уже современники Рабле восприняли роман весьма неравнодушно: книгой либо восторгались, либо возмушались, причем, далеко не все ее поклонники были гуманистами, как не все противники — схоластами. М.М. Бахтин отмечал, что Рабле подвергся нападкам прежде всего «агеластов, т.е. людей, не признававших особых прав за юмором», в то время как у большинства он сникал любовь. Роман сразу же стал популярным, породил литературные подражания, оказал влияние на стилистику сатирических произведений того времени (да и не только сатирических: язык Рабле значительно повлиял на первый перевод Библии на французский язык, сделанный в 1535 г. Оливетаном), войдя в культурный быт современности: дошедший до нас эпизод публичного чтения «Гаргантюа» во время карнавального праздника в Руане 1541 г. имеет в этом смысле символическое значение. Роман демонстрирует органический синтез ученой гуманистической культуры и культуры народной, смеховой, который определяет глубокое своеобразие творчества Рабле и делает его уникальным явлением мировой литературы.

Со времен А. Франса, справедливо назвавшего «Гаргантюа и Пантагрюэля» «самым оригинальным из романов, не похожим ни на какой другой», утвердилось мнение, что Рабле не создал жанровой школы или особой романной традиции, а его сочинение осталось особняком в истории мировой литературы. Однако отсутствие достойных подражателей мениппейного романа и прямых учеников отнюдь не означает, что темы, образы, стилистические и собственно жанровые находки Рабле никогда и никем не использовались. Напротив, уже авторы разнообразных «бесед» XVI века — Бонавентура Деперье, Ноэль дю Файль, Никола де Шольер и др. — явно ориентировались на комическое искусство Рабле, а среди его более поздних последователей называют Мольера и Свифта, О. де Бальзака и А. Франса. Книга Рабле создала особый раблезианский тип героя: это, например, герой романа Р. Роллана «Кола Брюньон» или главный персонаж сатирической дилогии И. Ильфа и Е. Петрова Остап Бендер. Некоторые эпизоды и образы «Гаргантюа и Пантагрюэля» стали источником нескольких балетов XVII в. («Рождение Пантагрюэля», 1622 г.; «Колбасы», «Пантагрюэлисты», 1628 г.; «Раблезианская буффонада», 1638 г.), комических опер начала XX столетия («Панург» Массне, 1913 г, «Гаргантюа» Мариотта, 1935 г.). В СССР в 70-е гг. большую известность приобрел моноспектакль А. Калягина по книге Рабле.

Своеобразие жанра

Необычайная широта вошедшей в роман жанровой традиции сочетается у Рабле со столь же широким использованием богатейшего языкового спектра — не только французского, с его диалектами, профессиональным и социальным жаргоном, но и латыни, итальянского, немецкого, голландского, испанского, греческого и других языков. Роман поражает изобретательным и свободным языкотворчеством.

Фабула «Гаргантюа и Пантагрюэля» демонстрирует разнообразие жанровых моделей. Первые две книги представляют собой некую пародийную стилизацию под историографический жанр хроники, жизнеописание и Священное Писание, три последующие — комическое путешествие-обозрение, в одно и то же время пародирующее «высокую» эпопею и стилизованное под ироикомическую поэму в прозе. Помимо основных, в произведение входят и разнообразные стилизации-пародии малых жанров: фаблио, фарсов, блазонов, кокаланов, пословиц, анекдотов. Свободное экспериментирование со знакомыми мотивами и жанрами сочетается с вольной игрой масштабами и пропорциями людей и предметов. Сам повествователь предстает перед читателем и ярмарочным зазывалой, и придворным историографом, и мудрецом, и врачевателем: недаром специалисты отмечают созвучие имен Алькофрибас и собеседника Сократа в платоновских диалогах Алкивиада, так же, как находят здесь отзвук имен Алибенель, Альбенмазер, Авиценна.

В то же время Рабле говорит в произведении не только голосом повествователя, его слово и смех звучат и в образе христианского гуманиста Грангузье, и в Гаргантюа, и в Пантагрюэле, и в брате Жане, и в Панурге — персонажах, с которыми разные читатели в различное время отождествляли писателя. Полагают даже, что сколь ни фантастична на первый взгляд история детства великана Гаргантюа, она содержит в себе вполне определенные автобиографические элементы. В книге находят отзвук и реальные события того времени: например, засуха 1532 года (обстоятельства рождения Пантагрюэля), или конфликт между общинами в родном писателю Девиньере — и одновременно военный конфликт Франциска I с Карлом V (война с Пикрохолом). В эпизоде образования Гаргантюа отразились педагогические идеи гуманистов того времени, в диалогах Панурга по поводу его женитьбы — спор 40-х-50-х гг. XVI столетия о женской природе и о браке, в конфликте папоманов с папефигами — столкновения католиков с протестантами и т.д. Но актуальная тематика и проблематика Ренессанса, вошедшая в роман, бесконечно шире этих отдельных параллелей. Проявляя «ученость не буквоеда, а мыслителя» (А. Франс), Рабле объемлет своей мыслью всю эпоху, создавая мудрую и веселую энциклопедию французского Возрождения.

Любопытно, что само слово «энциклопедия», заимствованное из греческого языка, впервые появилось именно в «Гаргантюа и Пантагрюэле». Впрочем, энциклопедизм романа — особого рода: он не столько предвещает «ограниченно универсальные» (М. Фуко) и разложимые на рубрики, объединенные условным, но строгим алфавитным порядком энциклопедии нового времени, сколько обобщает и возводит в степень (но одновременно и пародирует) синтетический и синкретический универсализм средневековых «сводов» и «сумм».

Сочинение

Имя Франсуа Рабле (ок. 1494-1553), великого французского писателя эпохи Возрождения, нередко упоминается в русской периодической печати XVIII века, а герои его сатирического романа - Гаргантюа, Пантагрюэль, Панург - фигурируют в качестве имен нарицательных наряду с Дон Кихотом, Фальстафом и Гулливером.

В 1790 году в Петербурге была издана «Повесть славного Гаргантуаса, страшнейшего великана из всех доныне находившихся в свете». До недавнего времена ее считали перелицовкой романа Рабле, но в действительности это - перевод анонимной лубочной повести начала XVII века, восходящей к тем же фольклорным источникам, что и роман. «Повесть славного Гаргантуаса» в 1796 году вышла повторным изданием. Ее читали и взрослые и дети, знакомившиеся таким образом со сказочно-фольклорной первоосновой книги Рабле. Кроме того, учителя и наставники дворянских детей, осторожно пользуясь французским текстом романа, извлекали из него отдельные эпизоды для чтения и пересказа. Так же далеки были от оригинала и позднейшие переложения некоторых эпизодов без обозначения имени автора (сказки о подвигах великана Гаргантюа).

До начала XX века царская цензура пресекала все попытки познакомить читателей с «Гаргантюа и Пантагрюэлем», запрещая не гол,ко переводы, но даже статьи, в которых излагалось содержание романа. Например, цензор Лебедев, мотивируя в 1874 году запрещение статьи критика Варфоломея Зайцева, предназначенной для «Отечественных записок», по существу, раскрыл идейную направленность сатиры Рабле: «…нужно заметить, что большинство предметов, предаваемых Рабле на публичное осмеяние, продолжают существовать и ныне, как-то: верховная власть, выражающаяся в лице Государей; религиозные учреждения в лице монашествующих и священников; богатство, сосредотачивающееся в руках либо вельмож, либо в руках отдельных личностей. А потому знакомство русской публики с произведениями хотя и такого исторического, если можно так выразиться, писателя, как Рабле, нельзя не считать со стороны редакции крайне предосудительным».

В борьбе с феодально-церковным мировоззрением передовые деятели Возрождения создали новую, светскую культуру, основанную па принципах гуманизма. Провозвестники этой новой культуры с открытым забралом выступили в защиту человеческой личности и свободной мысли, против феодальных предрассудков, циничной погони за обогащением и жестокой эксплуатации народных масс. Многотрудная жизнь Рабле была заполнена неустанной борьбой за новые гуманистические идеалы, которые он отстаивал всеми доступными ему средствами. Превосходный лингвист, знаток античных древностей, выдающийся естествоиспытатель и прославленный медик, Рабле, опираясь на науку, воевал с мракобесием церковников и ниспровергал аскетическое мировоззрение средневековья. Главной заслугой Рабле является создание пятитомной сатирической эпопеи «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1532 -1552], которой он отдал более двух десятилетий своей творческой жизни. По словам Белинского, это произведение «всегда будет иметь свой живой интерес, потому что оно тесно связано со смыслом и значением целой исторической эпохи»1.

Сам Рабле предупреждает читателей в предисловии, что его книга - нечто большее, чем простое нагромождение сказочно-фантастических авантюр: «Нужно,- говорит он,- разгрызть кость, чтобы добраться до мозга», то есть за полным чудесных приключений сюжетом увидеть глубокое содержание. Оглушительный хохот героев романа, их соленые шутки и безудержное «раблезианское» веселье выражают мироощущение людей, стремящихся освободиться от средневековой рутины и церковного догматизма. Этому здоровому, жизнерадостному началу, которое воплощено в образах Гаргантюа, Пантагрюэля и их друзей, противопоставлены уродливо-карикатурные маски средневековых монархов и церковников, схоластов и рутинерой. В каждом комическом эпизоде содержатся философская мысль и те «тонкие снадобья» жизненной мудрости, которые сам Рабле предлагал искать в своих книгах.

«Гаргантюа и Пантагрюэль» - это настоящая энциклопедия гуманистических идей, отражающая все стороны общественного бытия: ‘вопросы государственного устройства и политики, философии и религии, морали и педагогики, науки и просвещения. Для Рабле’человек с его правом на свободную, радостную, творческую жизнь находится в центре мира, и именно потому писателя больше всего интересует проблема воспитания нового человека. В главах, посвященных Гаргантюа, Рабле беспощадно высмеивает средневековую схоластическую педагогику, противопоставляя ей в лице Понократа новую, гуманистическую систему воспитания: наблюдение и изучение природы и жизни, сочетание теории с практикой, наглядное обучение, гармоническое развитие как умственных, так и физических способностей человека. На протяжении всего романа Рабле выступает как рьяный пропагандист и блестящий популяризатор естественнонаучных знаний. Герцен заметил по этому поводу, что «Рабле, очень живо понимавший страшный вред схоластики на развитие ума, положил в основу воспитания Гаргантюа естественные науки».

В полной мере сохраняют политическую актуальность эпизоды романа, в которых Рабле касается проблемы войны и мира. С памфлетной остротой нарисован образ незадачливого вояки короля Пикрохола, которому взбрело в голову завоевать весь мир и поработить народы всех континентов. Легко и быстро перекраивает он географическую карту, превратив ее в мировую пикрохоловскую империю. «Я очень боюсь,- замечает один из его советников,- что все это предприятие похоже на известный фарс про тот горшок с молоком, с помощью которого один башмачник мечтал быстро разбогатеть, а когда горшок разбился, ему кечем было пообедать». Войско Пикрохола, а вместе с ним п его захватнические замыслы разбиваются вдребезги при первом же столкновении с великаном Гаргангюа.

Колоссальная, удивительная даже для эпохи универсальных гениев, какою было Возрождение, эрудиция Рабле проступает в каждой детали его сочинения. Нет ни одного персонажа, ни одного эпизода в романе, который не восходил бы (хотя отнюдь не сводился) к прецеденту, прообразу, источнику, не вызывал бы целую цепочку культурных ассоциаций. Ассоциативно-хаотический принцип воспроизведения предметов и явлений мира царит и в деталях — например, в знаменитых раблезианских каталогах (перечислении многочисленных игр Гаргантюа, подтирок и т.п.), и в общей структуре сюжета с его непредсказуемо прихотливым, «лабиринтным» развитием и насыщенностью диалогами.

По существу три последние книги романа повествуют не просто о путешествии пантагрюэлистов к оракулу Большой Бутылки, но о поисках истины, рожденных попыткой разрешить диалог-спор Пантагрюэля и Панурга — «человека всежаждущего», гуманиста, но одновременно пьяницы, носящего имя фольклорного черта, и «человека всё-могущего», умельца, но и ловкача, ведущего свою родословную от древнего мифологического образа плуга (трикстера). Таким образом диалог выступает в произведении не только как композиционный прием, но как общий принцип художественного мышления автора: он как будто задает себе и миру бесконечно будоражащие вопросы, не получая, точнее, не давая окончательно исчерпывающих ответов, но демонстрируя многообразие истины и многоцветие жизни. Потому-то «никто, лучше Рабле, не воплотил дух Ренессанса — эпохи, жадной до интеллектуальных поисков, времени художественного расцвета, открытий во всех областях» (Ж. Фревиль).

Характер и смысл книги Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», анализ которой нас интересует, — «писать не с плачем, а со смехом», веселя читателей. Пародируя ярмарочного зазывалу и обращаясь к «достославным пьяницам» и «досточтимым венерикам», автор тут же предостерегает читателей от «слишком скороспелого вывода, будто в этих книгах речь идет только о нелепостях, дурачествах и разных уморительных небывальщинах». Заявив о том, что в его сочинении царит «совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным, учение, которое откроет вам величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства», автор сразу же открещивается от попытки аллегорического прочтения романа. Тем самым Рабле на свой лад мистифицирует читателей — столь же разъясняет свои намерения, сколь и задает загадки: недаром история интерпретаций «Гаргантюа и Пантагрюэля» представляет собой причудливый ряд самых контрастных суждений. Специалисты ни в чем не сходятся в определении ни религиозных взглядов (атеист и вольнодумец — А. Лефран, ортодоксальный христианин — Л. Февр, сторонник реформаторов — П. Лакруа), ни политической позиции (пламенный сторонник короля — Р. Маришаль, протомарксист—А. Лефевр), ни авторского отношения к гуманистическим идеям и образам, в том числе существующим в его собственном романе (так, Телемское аббатство рассматривают то как программный эпизод желанной демократической утопии, то как пародию на такую утопию, то как в целом несвойственный Рабле придворно-гуманистический утопический образ), ни жанровой принадлежности «Гаргантюа и Пантагрюэля» (книгу определяют как роман, мениппею, хронику, сатирическое обозрение, философский памфлет, комическую эпопею и т.д.), ни роли и функции основных персонажей.

Объединяет их, пожалуй, лишь одно: обязательное дискуссионное сопряжение своего прочтения романа с бахтинской концепцией карнавальной природы раблезианского смеха. Мысль М.М. Бахтина о противостоянии поэтики романа Рабле официальной, серьезной литературе и культуре эпохи довольно часто истолковывается как недооценка ученым причастности писателя к высокой книжной гуманистической традиции, между тем как речь идет об определении индивидуального, неповторимого места Рабле в этой традиции — одновременно внутри и вне ее, над ней, в каком-то смысле даже напротив нее. Именно такое понимание объясняет парадоксальное сочетание программности и пародийности знаменитых эпизодов гуманистического обучения Гаргантюа, наставления Пантагрюэля его отцом, Телемского аббатства и многих других. Чрезвычайно важным в этом аспекте представляется замечание Бахтина по поводу отношения Рабле к одному из важнейших течений гуманистической философии его времени: «Рабле отлично понимал новизну того типа серьезности и возвышенности, который внесли в литературу и философию платоники его эпохи <...> Однако он и ее не считал способной пройти через горнило смеха, не сгорев в нем до конца».

Распространенное в современных исследованиях полемическое отношение к основным идеям М.М. Бахтина — о стихии народного карнавала, воплощенной в «Гаргантюа и Пантагрюэле», об амбивалентности (то есть равноправии двух полюсов смерти/рождения, старения/обновления, развенчания/прославления и т.д.) раблезианского смеха, о космической, «становящейся», выходящей за свои пределы телесности его образов и специфике гротескного реализма — не отменяет того факта, что фундаментальный труд ученого впервые приблизил читателей к действительно глубокому пониманию этого столь же загадочного, сколь уникального произведения, к выяснению природы его художественного новаторства. Именно в осознании амбивалентности и универсальности смеха Рабле коренится понимание особого значения его книги: ведь «какие-то очень существенные стороны мира доступны только смеху» (М.М. Бахтин). Смех Рабле гуманистичен, по-настоящему радостен. Это особое мироощущение, выраженное в изобретенном писателем термине «пантагрюэлизм», Рабле определяет в прологе к «Четвертой книге» как «глубокую и несокрушимую жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно».