Чем книга "Полет над гнездом кукушки" отличается от одноименного фильма М. Формана

Год написания:

1962

Время прочтения:

Описание произведения:

Кен Кизи написал широко известный роман "Над кукушкиным гнездом" в 1962 году. Другими вариантами названия романа на русском языке были: "Полёт над гнездом кукушки" и "Пролетая над гнездом кукушки". Это произведение считают ведущим в движениях хиппи и битников, а на русском языке к тому же существует не один его перевод.

В 1963 году Дейл Вассерман адаптировал роман для постановки его в театре, а в 1975 году произведение было экранизировано, хотя Кен Кизи остался недоволен, поскольку "рассказчика" Вождя Бромдена отодвинули на второе место. Ниже читайте краткое содержание романа "Над кукушкиным гнездом".

Краткое содержание романа
Над кукушкиным гнездом

Герой-повествователь Бромден - сын белой женщины и индейского вождя - притворяется немощным, глухонемым и слабоумным. Он давно уже находится в психиатрической больнице, спасаясь в ee стенах от жестокости и равнодушия «нормальной Америки». Впрочем, годы, проведенные Бромденом в психушке, дают о себе знать. Старшая медсестра мисс Гнусен, руководящая и пациентами, и безвольным доктором Спайви, регулирует, по его мнению, бег времени, заставляя часы то стремительно лететь, то тянуться бесконечно. Поеераспоряжению включают «туманную машину», а таблетки, что дают больным, содержат в себе электронные схемы и помогают контролировать извне сознание и «острых», и «хроников». По убеждению Бромдена, это отделение - фабрика в некоем зловеще-загадочном Комбинате: «здесь исправляют ошибки, допущенные по соседству, в церквах и школах. Когда готовое изделие возвращают обществу, полностью починенное, не хуже нового, а то и лучше, у старшей сестры сердце радуется».

В эту обитель скорби в один прекрасный день является Рэндл Патрик Макмерфи, успевший покочевать по Америке и отсидеть во многих ее тюрьмах. Последний срок он отбывал в колонии, где проявил «психопатические тенденции» и теперь вот переведен в психлечебницу. Впрочем, перевод он воспринял без огорчения. Завзятый картежник, он рассчитывает поправить свои финансовые дела за счет лопухов-психов, да и порядки в больнице, по слухам, куда более демократические, чем прежде.

Отделение и в самом деле выставляет напоказ свои либеральные принципы, и представитель администрации по связям с общественностью то и дело проводит экскурсии, на все лады расхваливая новые веяния. Пациентов хорошо кормят, призывают их к сотрудничеству с медперсоналом, и все важнейшие проблемы решаются путем голосования на совете пациентов, возглавляет который некто Хардинг, получивший высшее образование и отличающийся красноречием и полным отсутствием воли. «Мы все кролики, - сообщает он Макмерфи, - и находимся здесь не потому, что мы кролики, но потому, что не можем привыкнуть к своему кроличьему положению».

Макмерфи - кто угодно, но не кролик. Вознамерившись «прибрать эту лавочку к рукам», он с первых же дней вступает в конфликт с властной мисс Гнусен. То, что он шутя обыгрывает пациентов в карты, для нее еще полбеды, но он ставит под угрозу размеренную деятельность «терапевтической общины», высмеивает собрания, на которых под неусыпным присмотром старшей сестры пациенты привычно копаются в чужой личной жизни. Это систематическое унижение людей проводится под демагогическим лозунгом обучения их существованию в коллективе, стремления создать демократическое отделение, полностью управляемое пациентами.

Макмерфи никак не вписывается в тоталитарную идиллию псих-больницы. Он подзуживает своих товарищей вырваться на свободу, разбить окно и разорвать сетку тяжеленным пультом и даже бьется об заклад, что способен это сделать. Когда же его попытка заканчивается неудачей, то, расплачиваясь, а вернее, возвращая долговые расписки, он произносит: «По крайней мере я попытался».

Очередное столкновение Макмерфи и мисс Гнусен происходит по поводу телевизора. Он просит сдвинуть график просмотра телепередач так, чтобы можно было посмотреть бейсбол. Вопрос ставят на голосование, и его поддерживает лишь Чесвик, известный своей строптивостью на словах, но неспособностью воплотить свои намерения в поступок. Впрочем, ему удается вскоре добиться повторного голосования, и все двадцать «острых» голосуют за то, чтобы смотреть телевизор днем. Макмерфи торжествует, но старшая сестра сообщает ему, что для того, чтобы решение было принято, нужно большинство, а поскольку всего в отделении сорок человек, не хватает еще одного голоса. По сути дела, это скрытое издевательство, так как остальные двадцать больных являются хрониками, напрочь отрезанными от объективной реальности. Но тут поднимает руку Бромден, идя наперекор своему жизненному правилу «не раскрываться». Но и этого оказывается недостаточно, так как он поднял руку после того, как собрание было объявлено закрытым. Тогда Макмерфи самовольно включает телевизор и не отходит от него, даже когда мисс Гнусен отключает электричество. Он и его товарищи смотрят на пустой экран и «болеют» вовсю.

По убеждению врачей, Макмерфи - «фактор беспорядка». Встает вопрос о переводе его в отделение буйных, предлагаются и более радикальные меры. Но мисс Гнусен против этого. Ей необходимо сломать его в отделении, доказать всем остальным, что он не герой, не бунтарь, а хитрый эгоцентрик, заботящийся о собственном благе.

Пока же «тлетворное» влияние Макмерфи на пациентов очевидно. Под его влиянием Бромден отмечает, что «туманная машина» вдруг сломалась, он начинает видеть мир с прежней четкостью. Но сам Макмерфи на время умеряет свой бунтарский пыл. Он узнает печальную истину: если в колонию он попал на определенный судом срок, то в психбольницу его поместили до тех пор, пока врачи будут считать его нуждающимся в лечении, и, следовательно, его судьба всецело у них в руках.

Он перестает заступаться за других пациентов, проявляет осторожность в выяснении отношений с начальством. Такие перемены влекут за собой трагические последствия. Взявший пример с Макмерфи Чесвик отчаянно сражается за право курить сигареты когда угодно и сколько угодно, попадает в буйное отделение, а потом по возвращении сообщает Макмерфи, что вполне понимает его позицию, и вскоре кончает жизнь самоубийством.

Эта гибель производит на Макмерфи сильное впечатление, но еще больше изумляет его тот факт, что, оказывается, подавляющее большинство пациентов мисс Гнусен находится здесь по собственной воле. Он с новой энергией возобновляет войну со старшей сестрой и в то же время учит пациентов ощущать себя полноценными членами общества. Он сколачивает баскетбольную команду, вызывает на состязание санитаров, и, хотя матч проигран, главная цель достигнута - игроки-пациенты почувствовали себя людьми.

Именно Макмерфи раскусил Бромдена, поняв, что тот лишь притворяется глухонемым. Он вселяет в Бромдена уверенность в себе и своих силах, и под его руководством тот старается приподнять тяжелый пульт, с каждым разом отрывая его от пола все выше и выше.

Вскоре Макмерфи приходит в голову вроде бы безумная идея: отправиться всем отделением в море на катере удить лосося, и, несмотря на увещевания мисс Гнусен, собирается команда. И хотя капитан катера отказывается выйти в море из-за отсутствия необходимых бумаг, «психи» делают это самовольно и получают огромное удовольствие.

Именно на этой морской прогулке робкий и пугливый Билли Биббит знакомится с Кэнди, подружкой Макмерфи, которая очень ему приглянулась. Понимая, что бедняге Билли крайне важно наконец утвердиться как мужчине, Макмерфи договаривается о том, что Кэнди явится к ним в следующую субботу и проведет у них ночку.

Но до субботы происходит еще один серьезный конфликт. Макмерфи и Бромден вступают врукопашную с санитарами, и в результате попадают в отделение для буйных и подвергаются лечению электрошоком.

Выдержав курс психотерапии, Макмерфи возвращается в отделение как раз к субботе, чтобы принять Кэнди, которая является со своей подружкой Сэнди и запасом спиртного.

Веселье приобретает довольно буйный характер, и Макмерфи с друзьями устраивают разгром во владениях старшей сестры. Понимая, что инициатору праздника, что называется, не сносить головы, пациенты уговаривают его бежать, и он в общем-то соглашается, но алкоголь берет свое - он просыпается слишком поздно, когда уже являются санитары.

Мисс Гнусен, еле сдерживая ярость, обозревает свое сильно пострадавшее за ночь отделение. Куда-то исчез Билли Биббит. Она отправляется на поиски и находит его в обществе Кэнди. Мисс Гнусен угрожает все рассказать матери Билли, напоминая, как тяжело та переживает чудачества сына. Билли приходит в ужас, кричит, что он не виноват, что его заставили Макмерфи и другие, что они дразнили его, обзывали…

Довольная своей победой, мисс Гнусен обещает Билли все объяснить его матери. Она отводит Билли в кабинет к доктору Спайви и просит его потолковать с пациентом. Но доктор приходит слишком поздно. Разрываясь между страхом перед матерью и презрением к себе за предательство, Билли перерезает себе горло.

Тогда мисс Гнусен обрушивается на Макмерфи, упрекая его, что он играет человеческими жизнями, обвиняя его в гибели и Чесвика, и Билли. Макмерфи выходит из оцепенения, в котором находился, и набрасывается на своего заклятого врага. Он разрывает на старшей медсестре платье, отчего на всеобщее обозрение вываливаются ее большие груди, и хватает ее за горло.

Санитарам кое-как удается оттащить его от мисс Гнусен, но колдовские чары развеиваются, и всем становится ясно, что никогда уже она не будет пользоваться той властью, какой располагала.

Постепенно больные или выписываются домой, или переводятся в другие отделения. Из «стариков» - острых больных - остаются лишь несколько человек, в том числе и Бромден. Именно он становится свидетелем возвращения Макмерфи. Старшая медсестра потерпела поражение, но сделала все, чтобы ее соперник не смог порадоваться своей победе. После лоботомии весельчак, буян, жизнелюб превращается в овощ. Бромден не может допустить, чтобы этот человек существовал в виде напоминания о том, что случается с теми, кто идет наперекор власти. Он душит его подушкой, а затем разбивает окно и разрывает сетку тем самым пультом, который учил поднимать его Макмерфи. Теперь уже ничто не сможет преградить ему путь к свободе.

Обращаем ваше внимание, что краткое содержание романа "Над кукушкиным гнездом" не отражает полной картины событий и характеристику персонажей. Рекомендуем вам к прочтению полную версию произведения.

То были годы роковые… послевоенные. И сидели в одной психушке люди разные, причём в заточении лишь несколько, остальные же по собственной воле, при одном только желании способные выйти в мир нормальных людей. Впрочем, никто не скажет, что в психушке нет нормальных людей – они есть, но у каждого свои бзики, симпатии и антипатии.

Вот, например, Вождь. Именно он рассказывает нам о происходящих событиях. Он молчит и всё отделение уверенно в его глухоте. Он терпит многие унижения, но тщательно скрывает свой благородный дух, знание английского лучше любого окружающего человека, способного читать и грамотно писать. Он с детства привык обходиться своими силами, привык что его не замечают и с его мнением не считаются. Поэтому он и живёт сам по себе, избегая любых контактов. Но он любознателен и ему всё интересно потрогать, пощупать, повертеть в руках, предположить развитие событий.

А вот, например, МакМёрфи. Он тут новенький. Он кичится своим криминальным прошлым и неуёмной сексуальностью, утверждая, что именно за такой асоциальный ход мыслей и невозможность перевоспитания в тюрьме по личной просьбе переведён в психлечебницу. Тут ведь попроще, да и стены не давят и делать можно практически всё что угодно. Он заядлый картёжник, и всё отделение ему должно никак не меньше 300 баксов. И ему это нравится. Он затевает пари, и если что-то не получается, то он гордо заявляет: – “Ну я хоть попытался” , бросая это как укор другим больным, боящимся пойти против установленного режима. А ведь в стране демократия и всё дозволяется делать путём проведения различных голосований.

А вот, например, Старшая сестра. Она главнее любого врача, и от её мнения зависит их будущая карьера – будут на вольных хлебах при установленном ею порядке, либо лечить распоследних алкоголиков и наркоманов, поэтому все врачи в книге представлены бесхарактерными людьми. Сестра не терпит неповиновения своему мнению и крайне негативно относится к любым изменениям в устоявшемся порядке вещей. По сути она давно заправляет всем вокруг и всех вроде бы как всё устраивает. А если кто-то против, то добро пожаловать на лоботомию. Человек весьма строгих взглядов.

… и ведь должно быть всё хорошо, и вроде бы как Старшая сестра не отправит МакМёрфи на лоботомию, а Вождь до конца своих дней будет молча изображать глухого. И всё бы показалось сном, но Старшая сестра обязательно отстоит свою точку зрения, ведь иначе и не может быть. Главное не это. Важно то, что МакМёрфи покажет людям светлый оттенок жёлтого, что не всё так плохо и что не пациенты странные, а люди их окружающие в нормальном мире странные. Надо лишь быть чуточку увереннее в себе, чуть-чуть наглее и полностью уверенным в своём успехе. И тогда действительно…

Кто из дому, кто в дом,
Кто над кукушкиным гнездом…
Гусь тебе кричит: води…
Два-три, выходи.

Одним из ярких постмодернистских текстов американской словесности 1960-х, иллюстрирующим, в частности, проницаемость границ между двумя основными постмодернистскими течениями (мега- и метапрозой), и вместе с тем одной из вех литературы США второй половины XX века в целом явился роман Кена Кизи (1935—2001) "Над кукушкиным гнездом" (1962).

Кизи — фигура, скандально знаменитая в американской словесности. Он родился в Ла Хунте, штат Колорадо, закончил Орегонский университет, учился в Стэндфордском университете, но бросил его, с головой втянувшись в рискованное предприятие: в качестве добровольного (и оплачиваемого) испытуемого он принимал участие в экспериментах с ЛСД, проводимых в рамках научной программы исследования возможностей применения наркотика в психиатрической практике. Программа вскоре была закрыта правительством, но Кизи еще на полгода остался в психиатрической больнице в качестве санитара и ночного сторожа. Из этого опыта и вырос роман "Над кукушкиным гнездом", яркий, сложный, технически совершенный, абсолютно оригинальный и невероятно актуальный.

Достоинства книги невозможно объяснить никакими свойствами творческой индивидуальности автора — ни одно из последующих произведений, в которых Кизи безуспешно подражал самому себе, даже приблизительно не соответствовало художественному уровню первого романа непрофессионального писателя. Как будто сама едва наступившая эпоха, тревожная, конфликтная, противоречивая, избрала этого ничем не примечательного молодого человека выразителем ее духа. (Кизи, всегда склонный к эпатажу утверждал, что роман целиком был "продиктован" ему, когда он находился в наркотическом трансе).

Книга К. Кизи стала "библией" 60-х, ее персонажи и автор — героями молодежного движения и контркультуры. В ярко размалеванном автобусе Кизи с компанией друзей, называвших себя "Веселыми проказниками", колесил по США, пропагандируя свободу от любых ограничений, сидел в тюрьме за хранение наркотиков, а в 70-е остепенился и поселился — уже до конца жизни — на своем ранчо. Несмотря на то, что Кизи написал около десятка книг, ("А порой нестерпимо хочется", 1964; "Песня моряка", 1992; "Последний круг", 1994 и др.), в историю американской литературы он вошел как автор одного произведения. Роман "Над кукушкиным гнездом" явился для 60-х тем же, чем "Над пропастью во ржи" Сэлинджера для 50-х годов: он открыл людям глаза на то, что с ними происходит.

Действие разворачивается в психиатрическом отделении одной из больниц Среднего Запада, и персонажи книги — пациенты "психушки". Выясняется, однако, что они вовсе не сумасшедшие. Просто эти люди по разным причинам не могут приспособиться к жизни в обществе. Один из них (Билли Биббит) заика и болезненно застенчив, другой (Хардинг) мучается чувством неполноценности из-за измен своей жены и т.д. Все они "кролики" и не могут постоять за себя, а этот мир "создан для волков", как объясняет новичку Макмерфи "главный псих" отделения Хардинг. В сумасшедшем доме они оказались добровольно. Причем, они вовсе не симулируют сумасшествие, но, странные люди, они настолько не соответствуют здоровому американскому образу жизни, что общество с готовностью избавляется от них.

При более внимательном прочтении уже эта, сама по себе острая и неожиданная ситуация поворачивается новой стороной, обнаруживая обобщающий, иносказательный план повествования. Психиатрическая клиника, описанная в романе, очень современная, с мягкими креслами, с телевидением, радио, с вежливым персоналом и самоуправлением совета больных — это маленькая модель общества потребления, Америки вообще. Не случайно состав пациентов и персонала пестр в этническом и социальном отношении. Здесь и индеец, и американцы шведского, ирландского, шотландского происхождения, негры-санитары и одна из медсестер — японка.

Среди пациентов есть и старики, и молодые, люди с университетским дипломом (Хардинг) и вообще без образования (Джордж-рукомойник). Все они пользуются одинаковыми правами: их прекрасно кормят, водят на прогулки и содержат в чистоте. Многие из них отдают себе отчет в том, что их "свободный выбор" — лишь иллюзия свободы, что их "самоуправление" — фикция, что их жизнь — подобие жизни. Но это плата за комфорт и отсутствие забот. Непомерная плата, как выясняется по ходу действия, ибо здесь ежедневно и ежечасно совершается духовное убийство. Все нестандартные, но живые люди, собравшиеся в клинике, подвергаются чудовищному прессингу, постоянной психологической обработке, цель которой якобы адаптация к условиям общественного бытия, а на деле — стандартизация и нивелировка личности.

Чтобы нивелировать человека, нужно сначала унизить, растоптать его, чему и подчинено все в отделении — железный распорядок дня, вечно грохочущее радио, неусыпный надзор за больными и групповые "терапевтические" обсуждения интимных сторон жизни каждого из пациентов. Наконец, этому служит сама угроза применения радикальных средств "вправления мозгов" — электрошока и лоботомии. Их применяют только к тем, кто не поддается нивелировке и продолжает "выламываться из системы", таким, как главный герой романа Макмерфи. Всего этого достаточно, чтобы держать людей в "кроличьем" состоянии. Они становятся стандартными и легкоуправляемыми. Вот какова она, Америка начала 60-х, — утверждает автор, — взгляните, американцы, и замрите от ужаса!

Сэлинджер показал первые симптомы заболевания. Кизи поставил окончательный диагноз и сделал ряд предписаний. Эти "предписания" связаны с образом Р.П. Макмерфи, сильного и бесшабашного парня с зычным голосом, рыжей шевелюрой и перебитым в драке носом, бабника и балагура. В клинику он направлен на принудительное лечение. Он нестандартен, но по-иному, чем остальные пациенты отделения. Его отличает полная раскрепощенность, безграничный оптимизм и "доверие к себе". Он принципиально не желает подчиняться стандарту и не хочет мириться с тем, что на его глазах унижают и травят других людей, и он начинает борьбу за право человека быть человеком, а не роботом.

Основу сюжета романа и составляют перипетии борьбы Макмерфи с мисс Гнусен, всемогущей старшей медсестрой отделения, воплощением системы. Исход борьбы трагичен: видя, что победить Макмерфи не удастся, его отправляют на лоботомию. Физическая смерть героя воспринимается как избавление его от жалкой участи экспоната-предупреждения: вот что будет с тем, кто затеет бунт!

Книга написана в трагифарсовой тональности. Невероятно смешная местами и жуткая по сути, она не оставляет тем не менее ощущения безысходности. Макмерфи все-таки удалось отстоять товарищей как живых людей, доказать им, что протест возможен. Один за другим "добровольные" пациенты покидают клинику. Структура романа открыта. Он кончается дерзким побегом самого верного из последователей Макмерфи, "принудительного старожила" отделения индейца-полукровки Бромдена, от лица которого и ведется повествование. Основной сюжет несколько осложняется лирическими отступлениями — пассажами-воспоминаниями Бромдена о его индейском детстве и о прошлой добольничной жизни, а также пассажами-снами и галлюцинациями; они, впрочем, очень органичны и не мешают роману читаться "на едином дыхании".

Однако, относительная простота романа обманчива. Это постмодернистский текст, и он буквально насыщен евангельскими, трансценденталистскими, фрейдистскими мотивами и литературными ассоциациями, которые, за редкими исключениями, нигде не выходят на поверхность, но придают книге многомерность. Так, Макмерфи, знавший о своей участи и принявший смертные муки за других людей, явственно ассоциируется с Сыном Божьим Иисусом Христом (евангельский план подтекста ощутим в целом ряде сцен романа). В основе поступков героя лежит эмерсоновский принцип "доверия к себе", важнейший в трансцендентальной этике, и доктрина "гражданского неповиновения" Торо.

Особенно, однако, явственна фрейдистская подоплека романа. Так, Макмерфи интуитивно верно понимает истоки психологического садизма пятидесятилетней старой девы мисс Гнусен — это компенсация подавляемого сексуального инстинкта. Правда, герой не читал ни Фрейда, ни Юнга, или, как он говорит, "не знаком с юнгой Фредом", зато с ними прекрасно знаком автор. И, например, бесподобная, исключительно живая и смешная сцена рыбной ловли во время прогулки на катере, организованной Макмерфи для больных, имеет подспудное символическое значение. Пока герой с девушкой Кэнди, его подружкой "с воли", уединяются в каютке, остальные пациенты увлеченно удят рыбу. Рыба же — распространенный фрейдовский символ любви. (Сексуальное раскрепощение являлось одним из пунктов авторской программы оздоровления общества). Сцена рыбной ловли весома и в евангельском плане повествования. Рыба — это и важный христианский символ. Как известно, изображение рыбы, а не креста, отмечало храмы первых христиан.

В ряду литературных ассоциаций — Шекспир (тема мнимого безумия, образ Джорджа-рукомойника), Э. По (идея проницаемости границ между нормой и патологией), Мелвилл, Ш. Андерсон. Так, мир обитателей сумасшедшего дома — это доведенная до предела ситуация андерсоновского Уайнсбурга. Герои Кизи — это "герои-гротески". Причем, они гротескны даже внешне: двухметровый гигант вождь Бромден, долгие годы притворяющийся глухонемым, тридцатилетний Билли Биббит, выглядящий лопоухим мальчишкой, Хардинг, с его чересчур красивым лицом и нервными руками, которых он стесняется (прямая ассоциация с андерсоновским Уингом Бидлбомом из новеллы "Руки") и его манерой "заворачиваться в собственные худые плечи". Гротескны и все прочие пациенты клиники.

Для понимания авторского замысла очень важны параллели с американским "суперроманом" "Моби Дик, или Белый кит" гениального писателя-романтика Г. Мелвилла. Сигнал к такому восприятию дается с первых же страниц романа, поначалу в комически-сниженном ключе. Целая стая белых китов резвится на подштанниках только что поступившего в больницу Макмерфи. Растиражированное изображение легендарного Моби Дика — это еще и примета времени, порождение современной массовой культуры. Цепочка мелвилловских ассоциаций прослеживается в романе достаточно определенно. Отметим лишь узловые моменты их смысла.

Так, мисс Гнусен, с ее полным бездушием, отсутствием человечности и неограниченными полномочиями, ассоциируется с самим чудовищным Моби Диком, воплощением непостижимых, неподвластных человеку сил. Недаром, постоянно подчеркивается невероятная белизна ее твердой от крахмала униформы, белое лицо, очень светлые глаза "без глубины". Эта белизна воспринимается не как чистота, а как отсутствие цвета, равнодушие, холод, мертвенность. Это белизна Моби Дика, к которой Кизи добавляет еще один аспект — стерильность. Как и Моби Дик, мисс Гнусен воплощает нечто надличное, хотя и более конкретное — воинствующий общественный порядок, идею полной нивелировки человеческой индивидуальности.

Для Макмерфи же она является средоточием мирового зла — как Белый кит для капитана Ахава. И отчаянная борьба между ними напоминает борьбу Ахава с Моби Диком: один из них должен быть уничтожен. Вместе с тем временами акценты смещаются, и уже аскет-фанатик мисс Гнусен начинает напоминать Ахава, а Макмерфи — Белого кита в ином его значении — стихийности, природности и масштабности. В роман же таким образом входит идея амбивалентности добра и зла.

Еще один момент очень важен для понимания авторского замысла. Этнически пестрый состав пациентов отделения явно ассоциируется с многонациональной командой "Пекода", корабля капитана Ахава, который, как мы помним, выступал у Мелвилла моделью США. Мелвилловские ассоциации как бы укрупняют масштаб происходящего. Во многом именно они заставляют воспринимать роман как размышление о судьбе нации и человечества, предупреждение о грозящей им опасности.

Книга К. Кизи органично вписалась в широко развернувшееся в 1960-е, наряду с другими многочисленными движениями этого бурного десятилетия, движение за "приобщение к корням". Так критика обозначила тогдашний всплеск общеамериканского интереса ко всему "индейскому", вызванный стремлением поддержать коренных американцев в борьбе за их гражданские права. В литературе это движение проявилось в повышенном внимании к "индейской теме": к древнему мифопоэтическому творчеству исконных американцев и к современному фольклору их резерваций, к их внутреннему миру.

Различные аспекты "индейской темы" разрабатывались в прозе Джона Барта и Томаса Бергера ("Маленький большой человек", 1964), Трумэна Капоте ("Хладнокровно", 1965) и еще целого ряда писателей, в поэзии Роберта Пенна Уоррена, Денизы Левертов и многих других. В романе К. Кизи "Над кукушкиным гнездом" эта тема предстала в необычном и остром ракурсе, образ же коренного американца оказался особенно впечатляющим.

Книга Кизи, как некое концентрирующее зеркало, не только отразила и заострила проблему коренных американцев, но и показала ее как средоточие всех насущных проблем Америки, вступившей во вторую половину XX века. В "Кукушкином гнезде" данная проблема во всей ее современной сложности заявляет о себе в буквальном смысле: рассказ ведется от лица индейца-полукровки "вождя" Бромдена, контуженого ветерана Второй мировой, давнего пациента психиатрического отделения. Вождь — герой-повествователь и интерпретатор всех событий — предстает здесь яркой и сложной индивидуальностью.

Автор глубоко и тонко исследует "индейские" особенности его психического склада. Наряду с тяжелым этническим и военным опытом в Бромдене живет прапамять его предков, он выступает носителем фольклорной традиции коренных американцев, их мифопоэтического мышления, их гибкого и мудрого восприятия мира. Как выясняется, в Бромдене действительно течет кровь вождей. Его отец "был чистокровный Колумбийский индеец — вождь — твердый и блестящий, как ружейный приклад". Хотя герой — индеец лишь наполовину, но, воспитанный в окружении исконных американцев, он и сам ощущает себя таковым. И его точка зрения — точка зрения индейца.

Мифопоэтическое мышление коренных американцев признает реальностью существование дополнительного, духовного измерения, наличие иных миров наряду с миром предметным и материальным. Границы последнего представляются этому мышлению проницаемыми, что открывает возможность путешествия в "иные миры".

Такими путешествиями, по сути, являются и воспоминания Бромдена о его детстве и юности, которые переживаются им как реальность. Вождь прибегает к ним, когда ему становится невмоготу выносить больничные будни. Удивительно точно иллюстрирует данное представление индейской мифопоэтики эпизод "путешествия" Бромдена в картину, висящую в отделении.

Сны Бромдена — это тоже реальность, это страшный "иной мир", куда он наведывается помимо своей воли. Не случайно, кошмар с подвешенными на крючьях телами и расчлененным на куски Бластиком снится герою именно в ту ночь, когда Бластик умирает. Мир духовный (сон, воспоминание, истинная сущность людей) для него такая же реальность, как и мир вещественный, потому что он индеец. Его же заперли в "психушку" и лечат, именно потому, что он не отделяет явь от своих "галлюцинаций". Получается, что его лечат от того, что он индеец, лечат от тысячелетней духовной культуры его древнего народа, желая подогнать его под стандарт современной американской цивилизации.

Безусловно, душевная гармония Бромдена нарушена, недаром он "шарахается от собственной тени" и ощущает себя "маленьким". Удивительно, однако, не это. Напротив, удивительно, что в стерильном больничном аду, после 200 сеансов электрошока, он сохранил свое поэтическое индейское мировидение, свою живую душу.

Создав живой, достоверный и яркий образ Вождя Бромдена, заставив читателя вжиться в его сложный внутренний мир, Кизи тем самым как бы выпустил индейца на волю из плена литературной традиции и обывательских стереотипов — в живую, а не книжную жизнь.

Одним из ярких постмодернистских текстов американской словесности 1960-х, иллюстрирующим, в частности, проницаемость границ между двумя основными постмодернистскими течениями (мега- и метапрозой), и вместе с тем одной из вех литературы США второй половины XX века в целом явился роман Кена Кизи (1935—2001) "Над кукушкиным гнездом" (1962).

Кизи — фигура, скандально знаменитая в американской словесности. Он родился в Ла Хунте, штат Колорадо, закончил Орегонский университет, учился в Стэндфордском университете, но бросил его, с головой втянувшись в рискованное предприятие: в качестве добровольного (и оплачиваемого) испытуемого он принимал участие в экспериментах с ЛСД, проводимых в рамках научной программы исследования возможностей применения наркотика в психиатрической практике. Программа вскоре была закрыта правительством, но Кизи еще на полгода остался в психиатрической больнице в качестве санитара и ночного сторожа. Из этого опыта и вырос роман "Над кукушкиным гнездом", яркий, сложный, технически совершенный, абсолютно оригинальный и невероятно актуальный.

Достоинства книги невозможно объяснить никакими свойствами творческой индивидуальности автора — ни одно из последующих произведений, в которых Кизи безуспешно подражал самому себе, даже приблизительно не соответствовало художественному уровню первого романа непрофессионального писателя. Как будто сама едва наступившая эпоха, тревожная, конфликтная, противоречивая, избрала этого ничем не примечательного молодого человека выразителем ее духа. (Кизи, всегда склонный к эпатажу утверждал, что роман целиком был "продиктован" ему, когда он находился в наркотическом трансе).

Книга К. Кизи стала "библией" 60-х, ее персонажи и автор — героями молодежного движения и контркультуры. В ярко размалеванном автобусе Кизи с компанией друзей, называвших себя "Веселыми проказниками", колесил по США, пропагандируя свободу от любых ограничений, сидел в тюрьме за хранение наркотиков, а в 70-е остепенился и поселился — уже до конца жизни — на своем ранчо. Несмотря на то, что Кизи написал около десятка книг, ("А порой нестерпимо хочется", 1964; "Песня моряка", 1992; "Последний круг", 1994 и др.), в историю американской литературы он вошел как автор одного произведения. Роман "Над кукушкиным гнездом" явился для 60-х тем же, чем "Над пропастью во ржи" Сэлинджера для 50-х годов: он открыл людям глаза на то, что с ними происходит.

Действие разворачивается в психиатрическом отделении одной из больниц Среднего Запада, и персонажи книги — пациенты "психушки". Выясняется, однако, что они вовсе не сумасшедшие. Просто эти люди по разным причинам не могут приспособиться к жизни в обществе. Один из них (Билли Биббит) заика и болезненно застенчив, другой (Хардинг) мучается чувством неполноценности из-за измен своей жены и т.д. Все они "кролики" и не могут постоять за себя, а этот мир "создан для волков", как объясняет новичку Макмерфи "главный псих" отделения Хардинг. В сумасшедшем доме они оказались добровольно. Причем, они вовсе не симулируют сумасшествие, но, странные люди, они настолько не соответствуют здоровому американскому образу жизни, что общество с готовностью избавляется от них.

При более внимательном прочтении уже эта, сама по себе острая и неожиданная ситуация поворачивается новой стороной, обнаруживая обобщающий, иносказательный план повествования. Психиатрическая клиника, описанная в романе, очень современная, с мягкими креслами, с телевидением, радио, с вежливым персоналом и самоуправлением совета больных — это маленькая модель общества потребления, Америки вообще. Не случайно состав пациентов и персонала пестр в этническом и социальном отношении. Здесь и индеец, и американцы шведского, ирландского, шотландского происхождения, негры-санитары и одна из медсестер — японка.

Среди пациентов есть и старики, и молодые, люди с университетским дипломом (Хардинг) и вообще без образования (Джордж-рукомойник). Все они пользуются одинаковыми правами: их прекрасно кормят, водят на прогулки и содержат в чистоте. Многие из них отдают себе отчет в том, что их "свободный выбор" — лишь иллюзия свободы, что их "самоуправление" — фикция, что их жизнь — подобие жизни. Но это плата за комфорт и отсутствие забот. Непомерная плата, как выясняется по ходу действия, ибо здесь ежедневно и ежечасно совершается духовное убийство. Все нестандартные, но живые люди, собравшиеся в клинике, подвергаются чудовищному прессингу, постоянной психологической обработке, цель которой якобы адаптация к условиям общественного бытия, а на деле — стандартизация и нивелировка личности.

Чтобы нивелировать человека, нужно сначала унизить, растоптать его, чему и подчинено все в отделении — железный распорядок дня, вечно грохочущее радио, неусыпный надзор за больными и групповые "терапевтические" обсуждения интимных сторон жизни каждого из пациентов. Наконец, этому служит сама угроза применения радикальных средств "вправления мозгов" — электрошока и лоботомии. Их применяют только к тем, кто не поддается нивелировке и продолжает "выламываться из системы", таким, как главный герой романа Макмерфи. Всего этого достаточно, чтобы держать людей в "кроличьем" состоянии. Они становятся стандартными и легкоуправляемыми. Вот какова она, Америка начала 60-х, — утверждает автор, — взгляните, американцы, и замрите от ужаса!

Сэлинджер показал первые симптомы заболевания. Кизи поставил окончательный диагноз и сделал ряд предписаний. Эти "предписания" связаны с образом Р.П. Макмерфи, сильного и бесшабашного парня с зычным голосом, рыжей шевелюрой и перебитым в драке носом, бабника и балагура. В клинику он направлен на принудительное лечение. Он нестандартен, но по-иному, чем остальные пациенты отделения. Его отличает полная раскрепощенность, безграничный оптимизм и "доверие к себе". Он принципиально не желает подчиняться стандарту и не хочет мириться с тем, что на его глазах унижают и травят других людей, и он начинает борьбу за право человека быть человеком, а не роботом.

Основу сюжета романа и составляют перипетии борьбы Макмерфи с мисс Гнусен, всемогущей старшей медсестрой отделения, воплощением системы. Исход борьбы трагичен: видя, что победить Макмерфи не удастся, его отправляют на лоботомию. Физическая смерть героя воспринимается как избавление его от жалкой участи экспоната-предупреждения: вот что будет с тем, кто затеет бунт!

Книга написана в трагифарсовой тональности. Невероятно смешная местами и жуткая по сути, она не оставляет тем не менее ощущения безысходности. Макмерфи все-таки удалось отстоять товарищей как живых людей, доказать им, что протест возможен. Один за другим "добровольные" пациенты покидают клинику. Структура романа открыта. Он кончается дерзким побегом самого верного из последователей Макмерфи, "принудительного старожила" отделения индейца-полукровки Бромдена, от лица которого и ведется повествование. Основной сюжет несколько осложняется лирическими отступлениями — пассажами-воспоминаниями Бромдена о его индейском детстве и о прошлой добольничной жизни, а также пассажами-снами и галлюцинациями; они, впрочем, очень органичны и не мешают роману читаться "на едином дыхании".

Однако, относительная простота романа обманчива. Это постмодернистский текст, и он буквально насыщен евангельскими, трансценденталистскими, фрейдистскими мотивами и литературными ассоциациями, которые, за редкими исключениями, нигде не выходят на поверхность, но придают книге многомерность. Так, Макмерфи, знавший о своей участи и принявший смертные муки за других людей, явственно ассоциируется с Сыном Божьим Иисусом Христом (евангельский план подтекста ощутим в целом ряде сцен романа). В основе поступков героя лежит эмерсоновский принцип "доверия к себе", важнейший в трансцендентальной этике, и доктрина "гражданского неповиновения" Торо.

Особенно, однако, явственна фрейдистская подоплека романа. Так, Макмерфи интуитивно верно понимает истоки психологического садизма пятидесятилетней старой девы мисс Гнусен — это компенсация подавляемого сексуального инстинкта. Правда, герой не читал ни Фрейда, ни Юнга, или, как он говорит, "не знаком с юнгой Фредом", зато с ними прекрасно знаком автор. И, например, бесподобная, исключительно живая и смешная сцена рыбной ловли во время прогулки на катере, организованной Макмерфи для больных, имеет подспудное символическое значение. Пока герой с девушкой Кэнди, его подружкой "с воли", уединяются в каютке, остальные пациенты увлеченно удят рыбу. Рыба же — распространенный фрейдовский символ любви. (Сексуальное раскрепощение являлось одним из пунктов авторской программы оздоровления общества). Сцена рыбной ловли весома и в евангельском плане повествования. Рыба — это и важный христианский символ. Как известно, изображение рыбы, а не креста, отмечало храмы первых христиан.

В ряду литературных ассоциаций — Шекспир (тема мнимого безумия, образ Джорджа-рукомойника), Э. По (идея проницаемости границ между нормой и патологией), Мелвилл, Ш. Андерсон. Так, мир обитателей сумасшедшего дома — это доведенная до предела ситуация андерсоновского Уайнсбурга. Герои Кизи — это "герои-гротески". Причем, они гротескны даже внешне: двухметровый гигант вождь Бромден, долгие годы притворяющийся глухонемым, тридцатилетний Билли Биббит, выглядящий лопоухим мальчишкой, Хардинг, с его чересчур красивым лицом и нервными руками, которых он стесняется (прямая ассоциация с андерсоновским Уингом Бидлбомом из новеллы "Руки") и его манерой "заворачиваться в собственные худые плечи". Гротескны и все прочие пациенты клиники.

Для понимания авторского замысла очень важны параллели с американским "суперроманом" "Моби Дик, или Белый кит" гениального писателя-романтика Г. Мелвилла. Сигнал к такому восприятию дается с первых же страниц романа, поначалу в комически-сниженном ключе. Целая стая белых китов резвится на подштанниках только что поступившего в больницу Макмерфи. Растиражированное изображение легендарного Моби Дика — это еще и примета времени, порождение современной массовой культуры. Цепочка мелвилловских ассоциаций прослеживается в романе достаточно определенно. Отметим лишь узловые моменты их смысла.

Так, мисс Гнусен, с ее полным бездушием, отсутствием человечности и неограниченными полномочиями, ассоциируется с самим чудовищным Моби Диком, воплощением непостижимых, неподвластных человеку сил. Недаром, постоянно подчеркивается невероятная белизна ее твердой от крахмала униформы, белое лицо, очень светлые глаза "без глубины". Эта белизна воспринимается не как чистота, а как отсутствие цвета, равнодушие, холод, мертвенность. Это белизна Моби Дика, к которой Кизи добавляет еще один аспект — стерильность. Как и Моби Дик, мисс Гнусен воплощает нечто надличное, хотя и более конкретное — воинствующий общественный порядок, идею полной нивелировки человеческой индивидуальности.

Для Макмерфи же она является средоточием мирового зла — как Белый кит для капитана Ахава. И отчаянная борьба между ними напоминает борьбу Ахава с Моби Диком: один из них должен быть уничтожен. Вместе с тем временами акценты смещаются, и уже аскет-фанатик мисс Гнусен начинает напоминать Ахава, а Макмерфи — Белого кита в ином его значении — стихийности, природности и масштабности. В роман же таким образом входит идея амбивалентности добра и зла.

Еще один момент очень важен для понимания авторского замысла. Этнически пестрый состав пациентов отделения явно ассоциируется с многонациональной командой "Пекода", корабля капитана Ахава, который, как мы помним, выступал у Мелвилла моделью США. Мелвилловские ассоциации как бы укрупняют масштаб происходящего. Во многом именно они заставляют воспринимать роман как размышление о судьбе нации и человечества, предупреждение о грозящей им опасности.

Книга К. Кизи органично вписалась в широко развернувшееся в 1960-е, наряду с другими многочисленными движениями этого бурного десятилетия, движение за "приобщение к корням". Так критика обозначила тогдашний всплеск общеамериканского интереса ко всему "индейскому", вызванный стремлением поддержать коренных американцев в борьбе за их гражданские права. В литературе это движение проявилось в повышенном внимании к "индейской теме": к древнему мифопоэтическому творчеству исконных американцев и к современному фольклору их резерваций, к их внутреннему миру.

Различные аспекты "индейской темы" разрабатывались в прозе Джона Барта и Томаса Бергера ("Маленький большой человек", 1964), Трумэна Капоте ("Хладнокровно", 1965) и еще целого ряда писателей, в поэзии Роберта Пенна Уоррена, Денизы Левертов и многих других. В романе К. Кизи "Над кукушкиным гнездом" эта тема предстала в необычном и остром ракурсе, образ же коренного американца оказался особенно впечатляющим.

Книга Кизи, как некое концентрирующее зеркало, не только отразила и заострила проблему коренных американцев, но и показала ее как средоточие всех насущных проблем Америки, вступившей во вторую половину XX века. В "Кукушкином гнезде" данная проблема во всей ее современной сложности заявляет о себе в буквальном смысле: рассказ ведется от лица индейца-полукровки "вождя" Бромдена, контуженого ветерана Второй мировой, давнего пациента психиатрического отделения. Вождь — герой-повествователь и интерпретатор всех событий — предстает здесь яркой и сложной индивидуальностью.

Автор глубоко и тонко исследует "индейские" особенности его психического склада. Наряду с тяжелым этническим и военным опытом в Бромдене живет прапамять его предков, он выступает носителем фольклорной традиции коренных американцев, их мифопоэтического мышления, их гибкого и мудрого восприятия мира. Как выясняется, в Бромдене действительно течет кровь вождей. Его отец "был чистокровный Колумбийский индеец — вождь — твердый и блестящий, как ружейный приклад". Хотя герой — индеец лишь наполовину, но, воспитанный в окружении исконных американцев, он и сам ощущает себя таковым. И его точка зрения — точка зрения индейца.

Мифопоэтическое мышление коренных американцев признает реальностью существование дополнительного, духовного измерения, наличие иных миров наряду с миром предметным и материальным. Границы последнего представляются этому мышлению проницаемыми, что открывает возможность путешествия в "иные миры".

Такими путешествиями, по сути, являются и воспоминания Бромдена о его детстве и юности, которые переживаются им как реальность. Вождь прибегает к ним, когда ему становится невмоготу выносить больничные будни. Удивительно точно иллюстрирует данное представление индейской мифопоэтики эпизод "путешествия" Бромдена в картину, висящую в отделении.

Сны Бромдена — это тоже реальность, это страшный "иной мир", куда он наведывается помимо своей воли. Не случайно, кошмар с подвешенными на крючьях телами и расчлененным на куски Бластиком снится герою именно в ту ночь, когда Бластик умирает. Мир духовный (сон, воспоминание, истинная сущность людей) для него такая же реальность, как и мир вещественный, потому что он индеец. Его же заперли в "психушку" и лечат, именно потому, что он не отделяет явь от своих "галлюцинаций". Получается, что его лечат от того, что он индеец, лечат от тысячелетней духовной культуры его древнего народа, желая подогнать его под стандарт современной американской цивилизации.

Безусловно, душевная гармония Бромдена нарушена, недаром он "шарахается от собственной тени" и ощущает себя "маленьким". Удивительно, однако, не это. Напротив, удивительно, что в стерильном больничном аду, после 200 сеансов электрошока, он сохранил свое поэтическое индейское мировидение, свою живую душу.

Создав живой, достоверный и яркий образ Вождя Бромдена, заставив читателя вжиться в его сложный внутренний мир, Кизи тем самым как бы выпустил индейца на волю из плена литературной традиции и обывательских стереотипов — в живую, а не книжную жизнь.

Я решил взять в руки эту книгу в качестве продолжения знакомства с поколением битников, основательно нашумевшем в середине 20-го века. И последовало мое с ним знакомство после прочтения «В дороге» Джека Керуака (о нем мы еще поговорим отдельно), которое, стоит признать, оказалось менее позитивным, чем я ожидал. Исполнившись несколько сомнительным настроением по поводу творчества данного поколения, я взялся за книгу «Над кукушкиным гнездом». Но сначала необходимо сделать небольшое отступление.

Я крайне редко смотрю фильм, снятый по книге, перед тем, как ее прочитаю. На мой взгляд, для первого ознакомления всегда лучше подходит книга, ведь режиссеры и сценаристы зачастую любят пренебречь эмоциональной или психологической составляющей литературного произведения ради требовательного зрителя и убирают порой очень важные моменты. Так случилось, что фильм «Пролетая над гнездом кукушки» я увидел раньше. Но к моменту прочтения книги я уже забыл сюжет напрочь, поэтому читалось как что-то новое. Хотя, в случае с этим произведением, я готов поверить в то, что многие читают уже после того, как просмотрят кинокартину. Вот теперь на очереди непосредственно сам фильм!

Так вот, имея некий горький опыт в литературе поколения битников я готовился к худшему. И меня нисколько не удовлетворяли многочисленные восторженные отзывы, потому я изначально готовил себя к тому, что в книге Кизи я встречу ровно тот же стиль, манеру изложения и проблематику, которая фигурирует у Керуака. Собственно, книгой «Над кукушкиным гнездом» я и собирался закончить свое ознакомление с данным периодом в мировой литературе. Собирался до прочтения! Сейчас же я, наверное, не столь категоричен.

И тем не менее я не готов считать произведение Кена Кизи мировым шедевром. Это бесспорно отличная книга, и ее однозначно стоит прочитать, и она, в целом, несколько понизила мой скепсис по отношению к битникам. Благодаря ней я наверняка еще по крайней мере раз вернусь к этой теме. Но все равно в книге какая-то линия неполноценности прослеживается, поэтому постараемся детально остановиться на некоторых моментах.

Как я уже заметил, мои ожидания перед прочтением были довольно скептичны. Это настроение к тому же значительно усугубилось, как только я прочел 100-150 страниц. Началу повествования свойственна некая хаотичность, фрагментарность событий и всего повествования. Мне приходилось буквально «склеивать» все прочитанное, чтобы соорудить целостную картину и поначалу это не удавалось. Честно сказать, если бы не принцип, которому я следую практически всегда, что не стоит оставлять книгу недочитанной, я бы ее бросил. Пересилив себя я продолжил чтение, и могу признать, что мне очень даже понравилось произведение, я себя даже ловил на мысли, что искренне сопереживаю персонажам, моментами даже ощущал себя непосредственно в гуще событий. В этом плане, наверное, особого внимания заслуживает способность писателя переместить читателя в его мир, тем самым создавая реальный эффект присутствия. Лично меня действительно поразили моменты, описывающие размышления рассказчика Бромдена, одного из пациентов больницы. Складывается впечатление, что мы смогли переместиться прямиком в сознание этого человека, и в этом сознании нет ничего связанного, никаких логических цепей, хотя порой ему и присуще вполне адекватное и трезвое мышление. Тем самым Кизи мастерски передает на бумаге душевное состояние и потрясение больного, и в какой-то определенный момент мы начинаем улавливать ход мыслей психически нездорового человека, мы начинаем соединять обрывки фраз, возможно даже удается уразуметь те отступления от всего нормального, что свойственно здоровому человеку. В целом, Кен Кизи заставляет меня поверить в то, что рассказчик действительно больной человек, а не очередной актер, лишь пытающийся надеть на себя маску безумия.

Могу предположить, что многих прочитавших этот роман не оставит равнодушным и персонаж в лице МакМерфи. Я же склонен полагать, что причина этой эмпатии кроется отнюдь не в его выдающихся человеческих качествах, а в печальной участи. Я для себя так и не смог найти доказательств того, что мотором всех поступков и действий МакМерфи служило бескорыстие и человеколюбие. Наоборот, в каждом проступке видны отчетливые нотки алчности, жажда наживы и достижение выгоды в обход эмоционального состояния другого человека. Мы это отчетливо видим в те моменты, когда МакМерфи подстрекал других больных на бунт лишь для того, чтоб получить разрешение на просмотр матча, который, откровенно говоря, интересовал исключительно одного МакМерфи. Точно так же он не преминул воспользоваться «туговатостью» индейца Бромдена, заставляя его выполнять разные поручение в обмен на содействие в «выздоровлении», которого, как и ожидалось, не последовало. Если мы проанализируем его поведение исключительно на основе имеющихся фактов, лично для меня крайне затруднительно будет назвать его типаж располагающим к себе, в то время как с эмоциональной точки зрения это происходит у большинства читателей. В моем понимании мира такой человек не достоин эмпатии, поэтому не стоит отождествлять печальный итог с человеческим фактором.

Я могу с уверенностью заявить, что Кену Кизи отлично удалось создать персонажей своего романа, наделив каждого из них своими неповторимыми «качествами сумасшедшего». Ему удалось создать блестяще реалистичную картину лечебницы для душевнобольных, и, стоит полагать, тот, кто не знаком с подобными реалиями, смог себе вполне ощутимо представить быт и окружающую среду той обстановки. Но есть один момент, который я для себя так и не смог отнести в категорию однозначного. Я не смог уловить главный посыл автора! Стоит ли считать таковым жестокое, а временами даже ужасное, обращение врачей с пациентами во времена становления устоев психиатрического лечения и выработки научной базы? Сомневаюсь. Ведь согласитесь, трудно утверждать, что медперсонал во главе старшей сестры вел себя неподобающим образом по отношению к пациентам в целом, и МакМерфи в частности. Все разногласия и междоусобицы между больными и врачами, имевшие место в произведении, отнюдь не основывались на злостном пренебрежении моральных норм, и старшая сестра, на мой взгляд, действовала в рамках допустимого, не потакая всем прихотям пациента/ов, тем самым запрещая те или иные вольности. В связи с этим для меня стало большим удивление то происшествие, которым, собственно и увенчалось произведение. Просто по ходу текста мне вообще не представлялся возможным подобный финал, лично для меня он кажется нелогичным. Для меня трагизм представляется некоторой чередой фактов, в течение которых я привыкаю к персонажу, морально ему сопереживаю, и в некоторой степени готовлюсь к подобному итогу. У Кизи это вышло очень резко, мгновенно. Возможно, это особенность автора или стиля повествования, но мне это несколько чуждо. Понятно, что у каждого могут быть свои взгляды на этот вопрос, и вы имеете полное право соглашаться или нет.

«Над кукушкиным гнездом» Кизи не стала для меня знаковой книгой и, наверное, уже таковой никогда не станет. Но все равно внутри присутствует некое необъяснимое и приятное ощущение после прочитанного. По-моему, это верный признак качества для литературного произведения, и пусть книга не займет место любимой в моем сердце, все же достойное место ей там найдется однозначно.