Людмила Старикова. «Лагерная проза» в контексте русской литературы ХХ века

Вы здесь: Идеальный дом

Одна из самых страшных и трагических тем в русской литературе – это тема лагерей. Публикация произведений подобной тематики стала возможной только после ХХ съезда КПСС, на котором был развенчан культ личности Сталина. К лагерной прозе относятся произведения А. Солженицына и «Архипелаг ГУЛАГ», В. Шаламова, «Верный Руслан» Г. Владимова, «Зона» С. Довлатова и другие.
В своей знаменитой повести «Один день Ивана Денисовича» А. описал только один день заключенного – от подъема до отбоя, но повествование построено так, что читатель может представить себе лагерную жизнь сорокалетнего крестьянина Шухова и его окружения во всей полноте. Ко времени написания повести ее автор был уже очень далек от социалистических идеалов. Эта повесть – о противозаконности, противоестественности самой системы, созданной советскими руководителями.
Прототипами центрального героя стали Иван Шухов, бывший солдат артиллерийской батареи Солженицына, и сам писатель-заключенный, и тысячи невинных жертв чудовищного беззакония. Солженицын уверен, что советские лагеря были такими же лагерями смерти, как фашистские, только убивали там собственный народ.
Иван Денисович давно избавился от иллюзий, он не ощущает себя советским человеком. Начальство лагеря, охранники – это враги, нелюди, с которыми у Шухова нет ничего общего. Шухов, носитель общечеловеческих ценностей, которые не удалось в нем разрушить партийно-классовой идеологии. В лагере это помогает ему выстоять, остаться человеком.
Заключенный Щ-854 – Шухов – представлен автором как герой другой жизни. Он жил, пошел на войну, честно воевал, но попал в плен. Из плена ему удалось бежать и чудом пробиться к «своим». «В контрразведке били Шухова много. И расчет был у Шухова простой: не подпишешь – бушлат деревянный, подпишешь – хоть поживешь малость. Подписал».
В лагере Шухов пытается выжить, контролирует каждый шаг, пытается заработать, где можно. Он не уверен, что выйдет на волю в срок, что не добавят ему еще лет десять, но не позволяет себе думать об этом. Не думает Шухов и о том, почему сидит он и еще много всякого народа, не терзается вечными вопросами без ответов. По документам он сидит за измену родине. За то, что выполнял задание фашистов. А какое задание, ни Шухов, ни следователь придумать не смогли.
По натуре Иван Денисович принадлежит к природным, естественным людям, которые ценят сам процесс жизни. И у зека есть свои маленькие радости: выпить горячей баланды, выкурить папиросу, съесть пайку хлеба, приткнуться, где потеплей, и минуту подремать.
В лагере Шухова спасает труд. Работает он увлеченно, не привык халтурить, не понимает, как можно не работать. В жизни он руководствуется здравым смыслом, в основе которого крестьянская психология. Он «укрепляется» в лагере, не роняя себя.
Солженицын описывает других заключенных, которые не сломались в лагере. Старик Ю-81 сидит по тюрьмам и лагерям, сколько советская власть стоит. Другой старик, Х-123, – яростный поборник правды, глухой Сенька Клевшин, узник Бухенвальда. Пережил пытки немцев, теперь в советском лагере. Латыш Ян Кильдигс, еще не потерявший способности шутить. Алешка-баптист, который свято верит, что Бог снимет с людей «накипь злую». Капитан второго ранга Буйновский всегда готов вступиться за людей, он не забыл законов чести. Шухову с его крестьянской психологией поведение Буйновского кажется бессмысленным риском.
Солженицын последовательно изображает, как терпеливость и жизнестойкость помогают Ивану Денисовичу выжить в нечеловеческих условиях лагеря. Повесть «Один день Ивана Денисовича» была опубликована во времена «хрущевской оттепели» в 1962 году, вызвала большой резонанс в читательской среде, открыла миру страшную правду о тоталитарном режиме в России.
В созданной В. Шаламовым книге «Колымских рассказов» раскрывается весь ужас лагеря и лагерной жизни. Проза писателя потрясает. Рассказы Шаламова увидели свет уже после книг Солженицына, который, казалось бы, все написал о лагерном быте. И при этом проза Шаламова буквально переворачивает душу, воспринимается как новое слово в лагерной тематике. В стиле и авторском взгляде писателя поражают высота духа, с которой написаны рассказы, эпическое постижение жизни автором.
Шаламов родился в 1907 году в семье вологодского священника. Стихи и прозу начал писать еще в юные годы. Учился в Московском университете. Впервые Шаламова арестовали в 1929 году по обвинению в распространении якобы фальшивого политического завещания В. Ленина. Три года писатель провел в лагерях на Урале. В 1937 году он был снова арестован и отправлен на Колыму. Был реабилитирован после ХХ съезда КПСС. Двадцать лет в тюрьмах, лагерях и ссылках!
Шаламов не умер в лагере, чтобы создать впечатляющий по силе психологического воздействия своеобразный колымский эпос, рассказать беспощадную правду о жизни – «не жизни» – «антижизни» людей в лагерях. Основная тема рассказов: человек в нечеловеческих условиях. Автор воссоздает атмосферу безысходности, морального и физического тупика, в котором на долгие годы оказываются люди, состояние которых приближается к состоянию «зачеловеческому». «Ад на земле» может в любой момент поглотить человека. Лагерь отнимает у людей все: их образование, опыт, связи с нормальной жизнью, принципы и моральные ценности. Здесь они больше не нужны. пишет: «Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел – лучше ему умереть».
Тон повествователя спокоен, автор знает все о лагерях, все помнит, лишен малейших иллюзий. Шаламов утверждает, что нет такой меры, чтобы измерить страдания миллионов людей. То, о чем рассказывает автор, кажется вообще невозможным, но мы слышим объективный голос свидетеля. Он повествует о быте лагерников, об их рабском труде, борьбе за пайку хлеба, болезнях, смертях, расстрелах. Его жестокая правда лишена гнева и бессильного разоблачительства, уже нет сил возмущаться, чувства умерли. Читатель содрогается от осознания того, насколько «далеко» ушло человечество в «науке» придумывания пыток и мучений себе подобных. Писателям XIX века и не снились ужасы Освенцима, Майданека и Колымы.
Вот слова автора, сказанные от своего имени: «Заключенный приучается там ненавидеть труд – ничему другому он и не может там научиться. Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом. <…> Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно делать подлости и все же жить… Оказывается, что человек, совершивший подлость, не умирает… Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно – он просто его не понимает, не хочет понимать… Он приучился ненавидеть людей».
В пронзительном и страшном рассказе «Васька Денисов, похититель свиней» рассказывается, до какого состояния может довести человека голод. Васька жертвует жизнью ради еды.
Страх, разъедающий личность, описан в рассказе «Тифозный карантин». Автор показывает людей, готовых служить главарям бандитов, быть их лакеями и рабами ради миски супа и корки хлеба. Герой рассказа видит в толпе подобных холопов капитана Шнайдера, немецкого коммуниста, образованного человека, прекрасного знатока творчества , который теперь исполняет роль «чесальщика пяток» у вора Сенечки. После этого герою не хочется жить.
Лагерь, по мнению Шаламова, – это хорошо организованная государственная преступность. Все социальные и моральные категории умышленно заменены на противоположные. Добро и зло для лагеря – наивные понятия. Но все же были и такие, кто сохранил в себе душу и человечность, безвинные люди, доведенные до скотского состояния. Шаламов пишет о людях «не бывших, не умевших и не ставших героями». В слове «героизм» есть оттенок парадности, блеска, кратковременности поступка, а каким словом определить многолетнюю пытку людей в лагерях, еще не придумали.
Творчество Шаламова стало не только документальным свидетельством огромной силы, но и фактом философского осмысления целой эпохи, общего лагеря: тоталитарной системы.

Читайте также:

Антидепрессанттар (тимолептиктер): ниаламид (нуредел), имипрамин (имизин, мелипрамин), амитрептелин (триптизол), флуоксетин (прозак), пиразидол.
Важнейшие соединения: оксиды, гидроксиды, соли, - их представители и их значение в природе и жизни человека.
Глава 4. ОБУЧАЮЩИЕСЯ И ИХ РОДИТЕЛИ (ЗАКОННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ)
Глава IV. Прозаические диннхенхас (старины мест) Шлиге Дала (редакция C)
Глава V. Прозаические диннхенхас Шлиге Дала (редакция B из «Лейнстерской книги» и Laud 610)
Другие теологи Реформы и представители протестантизма
Зарождение и развитие теории человеческих отношений и ее основные представители.
Народ как носитель нравственных ценностей. Платон Каратаев и идея крестьянского «мира». Другие персонажи – представители народа. Народ-бунтарь (богучаровский бунт)

«ЛАГЕРНАЯ ПРОЗА» - литературные произведения, созданные бывшими узниками мест заключения. Она порождена напряженным духовным стремлением осмыслить итоги катастрофических событий, совершившихся в стране на протяжении ХХ столетия. Отсюда и тот нравственно-философский потенциал, который заключен в книгах бывших узников ГУЛАГа И. Солоневича, Б. Ширяева, О. Волкова, А. Солженицына, В. Шаламова, А. Жигулина, Л. Бородина и др., чей личный творческий опыт позволил им не только запечатлеть ужас гулаговских застенков, но и затронуть «вечные» проблемы человеческого существования.
Естественно, что в своих творческих исканиях представители «лагерной прозы» не могли пройти мимо художественно-философского опыта Достоевского, автора «Записок из Мертвого дома». Не случайно в книгах А. Солженицына, в рассказах В. Шаламова, в повестях Л. Бородина и др. мы постоянно встречаемся с реминисценциями из Достоевского, ссылками на его «Записки из Мертвого дома», которые оказываются отправной точкой отсчета в художественном исчислении. В своих размышлениях о человеческой душе, о борьбе добра и зла в ней эти прозаики приходят к тем же выводам, к каким приходил их великий предшественник, утверждавший, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают социалисты.

Варлам Тихонович Шаламов 1907-1982 Колымские рассказы (1954-1973)

Сюжет рассказов В. Шаламова - тягостное описание тюремного и лагерного быта заключенных советского ГУЛАГа, их похожих одна на другую трагических судеб, в которых властвуют случай, беспощадный или милостивый, помощник или убийца, произвол начальников и блатных. Голод и его судорожное насыщение, измождение, мучительное умирание, медленное и почти столь же мучительное выздоровление, нравственное унижение и нравственная деградация - вот что находится постоянно в центре внимания писателя.

НАДГРОБНОЕ СЛОВО

Автор вспоминает по именам своих товарищей по лагерям. Вызывая в памяти скорбный мартиролог, он рассказывает, кто и как умер, кто и как мучился, кто и на что надеялся, кто и как себя вел в этом Освенциме без печей, как называл Шаламов колымские лагеря. Мало кому удалось выжить, мало кому удалось выстоять и остаться нравственно несломленным.

ЖИТИЕ ИНЖЕНЕРА КИПРЕЕВА

Никого не предавший и не продавший, автор говорит, что выработал для себя формулу активной защиты своего существования: человек только тогда может считать себя человеком и выстоять, если в любой момент готов покончить с собой, готов к смерти. Однако позднее он понимает, что только построил себе удобное убежище, потому что неизвестно, каким ты будешь в решающую минуту, хватит ли у тебя просто физических сил, а не только душевных. Арестованный в 1938 г. инженер-физик Кипреев не только выдержал избиение на допросе, но даже кинулся на следователя, после чего был посажен в карцер. Однако от него все равно добиваются подписи под ложными показаниями, припугнув арестом жены. Тем не менее Кипреев продолжал доказывать себе и другим, что он человек, а не раб, какими являются все заключенные. Благодаря своему таланту (он изобрел способ восстановления перегоревших электрических лампочек, починил рентгеновский аппарат), ему удается избегать самых тяжелых работ, однако далеко не всегда. Он чудом остается в живых, но нравственное потрясение остается в нем навсегда.

НА ПРЕДСТАВКУ

Лагерное растление, свидетельствует Шаламов, в большей или меньшей степени касалось всех и происходило в самых разных формах. Двое блатных играют в карты. Один из них проигрывается в пух и просит играть на «представку», то есть в долг. В какой-то момент, раззадоренный игрой, он неожиданно приказывает обычному заключенному из интеллигентов, случайно оказавшемуся среди зрителей их игры, отдать шерстяной свитер. Тот отказывается, и тогда кто-то из блатных «кончает» его, а свитер все равно достается блатарю.

Естественно, что в своих творческих исканиях представители «лагерной прозы» не могли пройти мимо художественно-философского опыта Достоевского, автора «Записок из Мертвого дома». Не случайно в книгах А. Солженицына, в рассказах В. Шаламова, в повестях Л. Бородина и др. мы постоянно встречаемся с реминисценциями из Достоевского, ссылками на его «Записки из Мертвого дома», которые оказываются отправной точкой отсчета в художественном исчислении. В своих размышлениях о человеческой душе, о борьбе добра и зла в ней эти прозаики приходят к тем же выводам, к каким приходил их великий предшественник, утверждавший, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают социалисты.

И если русская классическая литература верила в возрождение преступника, если Макаренко утверждал мысль о возможности трудового перевоспитания, то В. Т. Шаламов «Очерками преступного мира» не оставляет никакой надежды на «перерождение» преступника. Более того, он говорит о необходимости уничтожения «урок», поскольку психология преступного мира пагубным образом действует на молодые, незрелые умы, отравляя их уголовной «романтикой».

Произведения о лагерях XX века перекликаются с XIX-м в изображении каторги (лагеря, ссылки, тюрьмы) как «Мертвого дома», земного ада. Эхом отзывается мысль о мироподобии лагеря (каторги, ссылки), слепка «вольной» жизни России.

Через все произведения красной нитью проходит мысль Достоевского о задатках зверя, существующих в каждом человеке, об опасности опьянения властью, данной одному человеку над другим. Эта мысль в полной мере нашла свое отражение в «Колымских рассказах» В. Шаламова. Спокойным, сниженным тоном, который в данном случае является художественным приемом, писатель раскрывает нам, до чего могут довести «кровь и власть», как может низко пасть «венец творения» природы, Человек. Говоря о преступлениях, совершаемых врачами в отношении больных, можно выделить две категории - преступление действием («Шоковая терапия») и преступление бездействием («Рива-Роччи»).

Произведения писателей-«лагерников» являются человеческими документами. Установка В. Шаламова о том, что писатель - не наблюдатель, а участник драмы жизни, во многом определила как характер его прозы, так и характер многих других произведений писателей-«лагерников».

Сравнить отношение писателей к лагерному труду:

В.Т. Шаламов. “Любовь капитана Толли”

Работа в забойной бригаде на золоте:

Мы вместе выходили на развод “без последнего”, так ярко и страшно называют такие разводы в лагерях. Надзиратели хватали людей, конвоир толкал их прикладом, сбивая, сгоняя толпу оборванцев с ледяной горы, спуская их вниз, кто не успел, опоздал - это и называлось “развод без последнего”, - того хватали за руки и за ноги, раскачивали и швыряли вниз по ледяной горе. Последнего, кто опоздал, кого сбросили с горы, привязывали к конским волокушам за ноги и волокли в забой на место работы. --- -Пальцы, намертво, навсегда обнявшие черенок лопаты или кайловище, - не разогнутся в один … день – на это нужно год или больше

Место для лагерной зоны было выбрано с таким расчетом: возвращаться с работы приходилось в гору, карабкаясь по ступенькам, цепляясь за остатки оголенных, обломанных кустиков, ползти вверх. После рабочего дня в золотом забое, казалось бы, человек не найдет сил, чтобы ползти наверх. И все же - ползли. И - пусть через полчаса, час- приползали к воротам вахты, к зоне, к баракам, к жилищу.

Двадцатилетние, тридцатилетние умирали один за другим

Каждый день, каждый час, проведенный в забое, обещает только гибель, смерть.

Вывод: “ В лагере работа убивает, ничего, кроме глубочайшего унижения для человека, в ней нет”.

А.И. Солженицын. “Один день…”

Эпизод кладки стены на объекте:

“Шухов видел только стену свою - от развязки слева, где кладка поднималась ступеньками выше пояса, и направо до угла. Он указал Сеньке, где тому снимать лед, и сам ретиво рубил его то обухом, то лезвием, так что брызги льда разлетались вокруг…Работу эту он правил лихо, но вовсе не думая. А думка его и глаза выучивали из- подо льда саму стену…обвыкал со стеной, как со своей. Вот тут - провалина, ее выровнять за один раз нельзя, придется ряда за три, всякий раз подбавляя раствора потолще. Вот тут наружу стена пузом выдалась - это спрямить ряда за два. И наметил он, куда ему и сколько шлакоблоков класть. И лишь подносчики шлакоблоков наверх влезли, он тут же Алешку заарканил: “Мне носи! Вот сюда клади! И сюда!”.

Сенька лед докалывал, а Шухов уже схватил метелку из проволоки стальной, двумя руками схватил и туда-сюда, туда-сюда пошел ею стену драить, очищая верхний ряд шлакоблоков хоть не дочиста, но до легкой сединки снежной…

Пошла работа! Два ряда как выложим да старые огрехи подровняем, так вовсе гладко пойдет. А сейчас - зорче смотреть! И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. Подносчикам мигнул Шухов – раствор, раствор под руку перетаскивайте, живо! Такая пошла работа – недосуг носу утереть.

Вывод: “От болезни работа – первое лекарство; вкалывай на совесть – одно спасение; бригада – семья”.

Специальность ВАК РФ10.01.01
Количество страниц 236

Каторжная проза" русских писателей XIX века прообраз "лагерной прозы".С. 19

§ 1 Жанровое своеобразие «каторжной прозы» XIX века.С. 24

§ 2 Образ Мертвого дома в изображении

Ф. М. Достоевского, П. Ф. Якубовича, А. П. Чехова.С. 41

§ 3 Проблема природы и свободы человека в «каторжной прозе» XIX в.С. 61

§ 4 Мотивы одиночества и парадоксы человеческой психики

§ 5 Тема палача и палачества в «каторжной прозе» XIX века.С. 98

Образ лагеря как образ абсолютного зла в «лагерной прозе» XX века.С. 111

§1 Жанровое своеобразие и особенности проявления авторской позиции в «лагерной прозе» XX века.С. 114

§2 Тема Мертвого дома в «лагерной прозе»

XX века.С. 128

§3 Проблема нравственной стойкости человека в лагерном мире.С. 166

§4Проблема противостояния «социально-близких» и интеллигенции.С. 185

§5 Тема палачества в «лагерной прозе» XX века. .С. 199

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Становление и развитие "лагерной прозы" в русской литературе XIX-XX вв.»

В наши дни становится очевидным, что «лагерная проза» прочно вошла в литературу, как проза деревенская или военная. Свидетельства очевидцев, чудом выживших, спасшихся, восставших из мертвых, продолжают поражать читателя своей обнаженной правдой. Возникновение этой прозы - явление уникальное в мировой литературе. Как заметил Ю. Сохряков, эта проза появилась благодаря "напряженному духовному стремлению осмыслить итоги грандиозного по масштабам геноцида, который проводился в стране на протяжении всего двадцатого столетия" (125, 175).

Все, что написано о лагерях, тюрьмах, острогах - это своеобразные исторические и человеческие документы, дающие богатую пищу для размышлений о нашем историческом пути, о природе нашего общества и, что немаловажно, о природе самого человека, которая наиболее выразительно проявляется именно в чрезвычайных обстоятельствах, какими и были для писателей-«лагерников» страшные годы тюрем, острогов, каторги, ГУЛАГа.

Тюрьмы, остроги, лагеря - это изобретение не нового времени. Они существовали со времен Древнего Рима, где в качестве наказания применяли высылку, депортацию, «сопровождающуюся наложением цепей и тюремным заключением» (136, 77), а также пожизненную ссылку.

В Англии и Франции, например, весьма распространенной формой наказания преступников, за исключением тюрем, была так называемая колониальная высылка: в Австралию и Америку из Англии, во Франции - ссылка на галеры, в Гвиану и Новую Каледонию.

В царской России осужденных отправляли в Сибирь, позднее - на Сахалин. Опираясь на данные, которые приводит в своей статье В.

Шапошников, нам стало известно, что в 1892 году на территории России было 11 каторжных тюрем и острогов, где содержалось в общей сложности 5 335 человек, из них 369 женщин. «Эти данные, полагаю, - пишет автор статьи, -вызовут саркастическую усмешку в адрес тех, кто долгие годы вдалбливал в наши головы тезис о невероятных жестокостях царского самодержавия и называл дореволюционную Россию не иначе как тюрьмой народов» (143, 144).

Передовая, просвещенная часть русского общества XIX века страдала оттого, что в стране, пусть даже в далеких Нерчинских рудниках, людей содержат под стражей, заковывают в кандалы, подвергают телесным наказаниям. И первыми, самыми активными просителями за смягчение участи осужденных, были писатели, создавшие целое направление в русской словесности, которое было достаточно мощным и заметным, поскольку свою лепту в него внесли многие художники слова прошлого века: Ф. М. Достоевский, П. Ф. Якубович, В. Г. Короленко, С. В. Максимов, А. П. Чехов, Л. Н. Толстой. Это направление условно можно назвать «каторжной прозой».

Основоположником русской «каторжной прозы», безусловно, является Ф. М. Достоевский. Его «Записки из Мертвого дома» потрясли Россию. Это было как живое свидетельство из «мира отверженных». Сам Достоевский справедливо досадовал на то, что его произведение читают как непосредственное свидетельство жестокого обращения с арестантами, игнорируя его художественную природу и философскую проблематику. Д. И. Писарев был первым из критиков, кто раскрыл для читателей идейную глубину произведения и связал образ Мертвого дома с различными общественными институтами России.

Высокую оценку «Запискам из Мертвого дома» дал и Н. К. Михайловский. Относясь в целом к творчеству Достоевского негативно, он вместе с тем делал исключения для «Мертвого дома». Факт определения им «Записок» как произведения с «гармонической» и «пропорциональной» структурой требует от современных исследователей особого внимания и тщательного изучения именно с этой точки зрения.

Современный исследователь В. А. Недзвецкий в статье «Отрицание личности: («Записки из Мертвого дома» как литературная антиутопия)» отмечает, что Омский каторжный острог - «Мертвый дом» - из заведения для особо опасных преступников постепенно «трансформируется. в миниатюру целой страны, даже человечества.» (102, 15).

Н. М. Чирков в монографии «О стиле Достоевского: Проблематика, идеи, образы» называет «Записки из Мертвого дома» «подлинной вершиной творчества Достоевского» (140, 27), произведением, равным по силе «только дантовскому «Аду». И это действительно в своем роде «Ад», - продолжает исследователь, - разумеется, другой исторической эпохи и среды» (140, 27).

Г. М. Фридлендер в монографии «Реализм Достоевского», останавливаясь на «Записках из Мертвого дома», отмечает «внешнее спокойствие и эпическую обыденность» (138, 99) повествования. Ученый замечает, что Достоевский с суровой простотой описывает грязную, отупляющую обстановку арестантской казармы, тяжесть принудительного труда, произвол представителей администрации, опьяненных властью. Г. М. Фридлендер также отмечает, что страницы, посвященные тюремной больнице, «написаны с большой силой». Сцена с больным, умершим в кандалах, подчеркивает мертвящее впечатление от обстановки Мертвого дома.

В статье И. Т. Мишина «Проблематика романа Ф. М. Достоевского «Записки из Мертвого дома» также акцентируется внимание на «мироподобии» каторги: Достоевский историями преступлений каторжан доказывает, что и за стенами острога действуют те же законы» (96, 127). Шаг за шагом, аналимзируя произведение. Исследователь делает вывод, что нет возможности установить, где больше произвола: на каторге или на воле.

В исследовании Ю. Г. Кудрявцева «Три круга Достоевского: Событийное. Временное. Вечное» автор подробно останавливается на природе преступления. Ученый отмечает, что автор «записок» в каждом арестанте находит что-то человеческое: в одном - силу духа, в другом - доброту, мягкость, доверчивость, в третьем - любознательность. В итоге, пишет Ю. Г. Кудрявцев, в остроге есть люди, совсем не худшие, чем за пределами острога. И это упрек правосудию, ибо в острогах все же должны находиться худшие.

Этой же проблеме преступления и наказания посвящены монографии Т. С. Карловой «Достоевский и русский суд», А. Бачинина «Достоевский: метафизика преступления».

Обстоятельны и глубоки по содержанию и мыслям монографии О. Н. Осмоловского «Достоевский и русский психологический роман» и В. А. Туниманова «Творчество Достоевского (1854-1862)». О. Осмоловский совершенно справедливо заметил, что для Достоевского имела первостепенное значение психологическая ситуация, которую переживал герой, ее нравственный смысл и итоги. Достоевский изображает феномены человеческой психологии, ее исключительные проявления, чувства и переживания в крайне заостренном виде. Достоевский изображает героев в моменты душевных потрясений, предельных психологических проявлений, когда их поведение не подвластно рассудку и выявляет долинные основы из личности. В. А. Туниманов, подробно останавливаясь на анализе психологического состояния палача и жертвы, также обращает внимание на критическое состояние души палача и жертвы.

В статье исследователя Л. В. Акуловой «Тема каторги в творчестве Достоевского и Чехова» проводятся параллели между творчеством двух великих писателей в изображении каторги как реального земного ада. Той же проблеме омертвления человека в Мертвом доме посвящены статьи А. Ф. Захаркина «Сибирь и Сахалин в творчестве Чехова», 3. П. Ермаковой «Остров Сахалин» в «Архипелаге ГУЛАГ» А. Солженицына». Г. И. Принцева в диссертационном исследовании «Сахалинские произведения А. П. Чехова начала и середины 90-х гг. (Идеи и стиль)» перекликается с вышеуказанными исследованиями, что Сахалин - не место исправления, а всего лишь приют нравственных пыток.

Г. П. Бердников в монографии «А. П. Чехов. Идейные и творческие искания» дает подробный анализ произведения, раскрывает его проблематику. А. Ф. Захаркин также весьма четко прослеживает «справедливость картины каторги, ссылки, поселений, нарисованной Чеховым в очерках «Остров Сахалин» (73, 73). Своеобразием книги исследователь вполне справедливо считает «полное отсутствие в ней вымысла». Используя в качестве художественного приема раскрытие биографии персонажа, автор пытается «выяснить, определить социальные причины преступлений» (73, 80-81).

Каторжная проза отличается разнообразием жанров и особенностями проявления авторской позиции. Жанровым особенностям каторжной прозы и своеобразию проявления авторской позиции в романе Ф. М. Достоевского посвящены работы В. Б. Шкловского «За и против: Достоевский», Е. А. Акелькиной «Записки из Мертвого дома: Пример целостного анализа художественного произведения», диссертации М. Гиголова «Эволюция героя-рассказчика в творчестве Ф. М. Достоевского 1845-1865-х гг.», Н. Живолуповой «Исповедальное повествование и проблема авторской позиции («Записки из подполья» Ф. М. Достоевского)», статья В. Б. Катаева «Автор в «острове Сахалин» и в рассказе «Гусев».

Влияние Достоевского на литературу XX века - одна из основных проблем современного литературоведения. Исключительно важным является также вопрос о влиянии творчества великого русского писателя на литературу XIX века, в частности, на творчество П. Ф. Якубовича.

Высокую оценку роману дал А. И. Богданович, отметивший, что произведение Мельшина-Якубовича написано «с поразительной силой» (39, 60).

Современный исследователь В. Шапошников в статье «От «Мертвого дома» до Архипелага ГУЛАГ», прослеживая на примере произведений Достоевского, Якубовича и Солженицына эволюцию от «Мертвого дома» до Архипелага ГУЛАГ, отметил, что образ начальника Шелаевской тюрьмы Лучезарова в романе Якубовича является прототипом будущих гулаговских «царьков».

А. М. Скабичевский, размышляя об отношении массы каторжан к дворянам, отметил большую интеллигентность Шелаевской шпанки, нежели арестантов Достоевского. Критик объясняет это реформами, проведенными правительством: отменой крепостного права, введением всеобщей воинской повинности, смягчением излишней суровости воинской дисциплины. Это привело также и к тому, что «в состав каторжан все меньше и меньше начинают попадать невольно пострадавшие люди, стоящие на более нравственной высоте» (121, 725). Свой тезис Скабичевский подтверждает следующими фактами из романов: Достоевский пишет о том, что в остроге было не принято говорить о своих преступлениях. Якубовича же поразило, насколько заключенные любили хвалиться похождениями, причем описывая их самым подробным образом.

Ориентацию на «Записки из Мертвого дома» особо подчеркивал и сам П. Якубович, считая его недосягаемой вершиной русской «каторжной прозы». Заимствуя готовый жанровый образец, который был разработан Достоевским, Якубович создал произведение, отражающее реальную картину русской каторжной действительности 80-90-х годов XIX века.

На долгие годы тема каторги и ссылки оставалась «достоянием» дореволюционной России. Появление в 1964 году в печати рассказа А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» ознаменовало, что занавес, скрывающий засекреченную область советской действительности, начинает приподниматься. Своим рассказом А. Солженицын положил начало новому направлению в советской литературе, названному позднее «лагерной прозой».

По нашему мнению, впервые термин "лагерная тема" был выдвинут В. Т. Шаламовым. В своем манифесте " О прозе " он пишет: "Так называемая лагерная тема - это очень большая тема, на которой разместится сто таких писателей как Солженицын и пять таких писателей, как Лев Толстой" ("О прозе"-17, 430).

После публикаций свидетельств узников сталинских лагерей на страницах периодических журналов, словосочетание "лагерная проза" начало использоваться в современном литературоведении. Например, существует ряд работ, в названии которых присутствует этот термин: в статье Л. Тимофеева, например, "Поэтика лагерной прозы", в исследовании О. В. Волковой "Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 50 - 80-х годов", в работе Ю. Сохрякова "Нравственные уроки "лагерной" прозы". Термин "лагерная проза " широко используется и в диссертационной работе И. В. Некрасовой "Варлам Шаламов - прозаик: (Поэтика и проблематика)". Мы, со своей стороны, также считаем вполне правомерным использование термина "лагерная проза".

Лагерная тема исследуется А. И. Солженицыным на уровне разных жанров - рассказов, документального повествования большого объема ("художественное исследование" - по определению самого писателя).

В. Френкель отметил любопытную, «как бы ступенчатую структуру» (137, 80) лагерной темы у Солженицына: «Один день Ивана Денисовича» - лагерь, «В круге первом» - «шарашка», «Раковый корпус» - ссылка, больница, «Матренин двор» - воля, но воля бывшего ссыльного, воля в деревне, немногим отличающаяся от ссылки. Солженицын создает как бы несколько ступеней между последним кругом ада и «нормальной» жизнью. А в «Архипелаге» собраны все те же ступени, и, кроме того, открывается измерение истории, и Солженицын ведет нас вдоль цепи, приведшей к ГУЛАГу. История «потоков» репрессий, история лагерей, история «органов». Наша история. Сверкающая цель - осчастливить все человечество - обратилась в свою противоположность - в трагедию человека, брошенного в "мертвый дом".

Несомненно, что "лагерная проза" имеет свои особенности, ей одной присущие. В своей статье-манифесте "О прозе" В. Шаламов провозгласил принципы так называемой "новой прозы": "Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник не в писательском обличье, не в писательской роли.

Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спустившийся в ад.

Выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души, преображенное и освещенное огнем таланта" ("О прозе"-17, 429).

По определению В. Шаламова, его "Колымские рассказы" - яркий пример "новой прозы", прозы "живой жизни, которая в то же время - преображенная действительность, преображенный документ" ("О прозе"-17, 430). Писатель считает, что читатель потерял надежду найти ответы на "вечные " вопросы в беллетристике, и он ищет ответы в мемуарной литературе, доверие к которой -безгранично.

Писатель также замечает, что повествование в "Колымских рассказах" не имеет никакого отношения к очерку. Очерковые куски там вкраплены "для вящей славы документа" ("О прозе"-17, 427). В "Колымских рассказах" отсутствуют описания, выводы, публицистика; все дело, по мысли писателя, "в изображении новых психологических закономерностей, в художественном исследовании страшной темы" ("О прозе"-17, 427). В. Шаламов написал рассказы, неотличимые от документа, от мемуара. По его мнению, автор должен исследовать свой материал не только умом и сердцем, а "каждой порой кожи, каждым нервом своим" ("О прозе"-17, 428).

А в более высоком смысле любой рассказ всегда документ - документ об авторе, и это-то свойство, замечает В. Шаламов, и заставляет видеть в "Колымских рассказах" победу добра, а не зла.

Критики, отмечая мастерство, своеобразие слога и стиля писателей, обращались к истокам русской «каторжной прозы», к «Запискам из Мертвого дома» Достоевского, как это делает А. Василевский. Он назвал Достоевского «знаменитым каторжанином», а его роман определил как «книгу, положившую начало всей русской «лагерной прозе» (44, 13).

Достаточно глубоки и интересны статьи о развитии «лагерной прозы» сопоставительного характера. Например, в статье Ю. Сохрякова «Нравственные уроки «лагерной» прозы» делается сопоставительный анализ произведений В. Шаламова, А. Солженицына, О. Волкова. Критик отмечает, что в произведениях писателей-«лагерников» мы постоянно встречаемся с «реминисценциями из Достоевского, ссылками на его «Записки из Мертвого дома», которые оказываются отправной точкой отсчета в художественном исчислении» (125, 175). Таким образом, происходит настойчивое сравнительное осмысление нашего прошлого и настоящего.

В. Френкель в своем исследовании делает удачный сопоставительный анализ творчества В. Шаламова и А. Солженицына. Критик отмечает своеобразие хронотопа у В. Шаламова - «в рассказах Шаламова нет времени» (137, 80), та глубина ада, из которой чудом вышел он сам, есть окончательная гибель, между этой бездной и миром живых людей нет никаких мостов. В этом, - считает В. Френкель, - высший реализм шаламовской прозы. А. Солженицын же «не согласен отменить время» (137, 82), в своих произведениях он восстанавливает связь времен, что «необходимо всем нам» (137, 82).

Нельзя не отметить статью В. Шкловского «Правда Варлама Шаламова». Главное внимание критика уделено проблеме человеческой морали, отраженной в произведениях Варлама Шаламова. Е. Шкловский говорит о нравственном воздействии его прозы на читателей, останавливаясь на противоречии: читатель видит в В. Т. Шаламове носителя некой истины, а сам писатель усиленно открещивался от назидательности, учительства, присущих русской классической литературе. Критик рассматривает особенности мировосприятия, миропонимания В. Шаламова, анализирует некоторые из его рассказов.

Л. Тимофеев в своей статье «Поэтика «лагерной прозы» в большей степени останавливается на художественных свойствах прозы В. Шаламова. Критик справедливо считает смерть композиционной основой «Колымских рассказов», что и определило, по его мнению, их художественную новизну, а также и особенности хронотопа.

К сожалению, о романе О. Волкова «Погружение во тьму», мало работ.

Среди них, прежде всего, хотелось бы отметить статью Е. Шкловского «Формула противостояния». Критик особо выделяет лирическую мягкость романа, в котором не присутствует «ни шаламовская ожесточенность,. ни сжимающая душу трагедийность солженицынского «Архипелага». В ней -тонкое, подчас нескрываемо лирическое приятие жизни - вопреки судьбе! Прощение ей» (148, 198). По мнению Е. Шкловского, повествование, несомненно, смягчает отсвет порядочности, душевности, бескорыстия встреченных О. Волковым людей там, где тьма готова была сомкнуться над головой, его собственное умение радоваться небольшим удачам, посланным Судьбой, ценить их. В этом видит критик «формулу противостояния» патриарха нашей современной литературы О. В. Волкова.

Исследователь Л. Паликовская в статье «Автопортрет с петлей на шее» оценивает произведение О. В. Волкова как попытку объяснения и судьбы собственной, и судеб России. Автор делает наблюдения над образной структурой произведения. По мнению исследователя, слово «тьма» в названии многозначно: это "тьма" личной судьбы автора, «тьма» всеобщей нищеты и бесправия, взаимного недоверия и подозрительности. Но главное, «в лингвистической терминологии доминантное, значение - «тьма» как противоположность свету духовному» (107, 52). Главную мысль произведения исследователь определяет так: истоки всех будущих бед - в забвении общечеловеческой морали, утверждении примата материальных ценностей над духовными.

Актуальность работы обусловлена, прежде всего, кардинальными переменами, которые произошли в общественной, политической, культурной сферах российской действительности конца XX века. Подобно тому, как в первые годы советской власти пытались предать забвению достижения, исследования, открытия, сделанные в царской России, так и сейчас - особенно в конце 80-х - нач. 90-х гг. XX века - стало модным обличать с трибун и со страниц газет и журналов открытия и достижения, сделанные в годы советской власти. А между тем не все так хорошо и благополучно было в дореволюционной России. Остроги и тюрьмы существовали всегда и пребывание в них было таким же тяжелым, как и в любое другое время. Именно поэтому нам представилось возможным и интересным сопоставить произведения писателей XIX и XX века, найти общие точки соприкосновения выяснить, с помощью каких художественных средств автор передает нам изменение психологического состояния человека, оказавшегося по ту сторону колючей проволоки.

Произведения, на которых мы остановили выбор, характеризуют собою, по нашему мнению, целые эпохи нашей истории: 40-50-е гг. XIX века (предреформенный период). Этот период представлен в нашем исследовании романом Ф. М. Достоевского «Записки из Мертвого дома». Произведениями П. Ф. Якубовича «В мире отверженных. Записки бывшего каторжника» и путевые записки А. П. Чехова «Остров Сахалин» характеризуют 90-е годы XIX века (пореформенный период), канун первой русской революции. И, наконец, 30-40-е XX века (расцвет культа личности И. В. Сталина) представлены произведениями А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг ГУЛАГ», «Колымскими рассказами» В. Т. Шаламова и романом О. В. Волкова «Погружение во тьму».

Научная новизна предлагаемой диссертации состоит в том, что впервые делается попытка сопоставления произведений, посвященных каторге и ссылке с произведениями писателей - узников ГУЛАГа, а также эстетики и поэтики в изображении писателями человека, оказавшегося в подобных условиях.

Теоретическую и методологическую основу диссертационного исследования составили труды отечественных литературоведов, философов, критиков мыслителей, специалистов: Д. И. Писарева, М. М. Бахтина, И. Ильина, Н. А. Бердяева, Л. Я. Гинзбург, О. Р. Лациса, Г. М. Фридлендера, В. Б. Шкловского, В. Я. Кирпотина, Г. П. Бердникова, В. Б. Шкловского, В. С. Соловьева.

В основу методологического подхода к изучению становления и развития «лагерной прозы» в русской литературе XIX-XX столетий положены методы изучения художественного произведения, связанные с использованием сравнительно-исторического, проблемно-тематического и историко-описательного подходов к изучению литературы. Использован лексико-семантический подход, который предполагает возможность через изучение средств художественной выразительности прийти к пониманию своеобразия творческого мышления писателей.

Научно-практическая значимость исследования определяется возможностью использования ее теоретических положений и эмпирического материала при изучении проблем современной русской литературы. Использование положений и выводов возможно при чтении курса лекций, при разработке спецкурсов, учебных и методических пособий и рекомендаций, при составлении программ, учебников и хрестоматий по русской литературе для вузов и учащихся старших классов общеобразовательных школ.

Апробация работы проходила на кафедре Мордовского государственного университета имени Н. П. Огарева. По теме исследования были сделаны доклады на XXIV,XXV и XXVI Огаревских чтениях, на I и II конференции молодых ученых, при проведении факультативных занятий в старших классах в гимназии и лицее.

Предмет и объект исследования. Предметом исследования является русская «лагерная проза» XIX-XX вв. Объект исследования - становление и развитие русской «лагерной прозы» XIX-XX столетий.

Цели работы направлены на создание целостной картины зарождения и развития русской «лагерной прозы» XIX-XX веков; выяснение точки зрения писателей на проблему возможного исправления арестантов в лагере (каторге, ссылке) и возможность его нравственного возрождения.

Реализации данных целей подчинены следующие задачи:

1. Определить истоки и дальнейшее развитие русской «лагерной прозы» XIX-XX столетий.

2. Раскрыть жанровое своеобразие «лагерной» прозы и особенности проявления авторской позиции в анализируемых произведениях.

Очерченный круг задач обусловил структуру диссертации, которая состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Малова, Юлия Валерьевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На основании вышеизложенного можно сделать следующие выводы.

Тюрьма, каторга и ссылка в русской литературе - тема более чем обширная, уходящая своими корнями, может быть, к «Житию протопопа Аввакума». Если к художественной литературе присовокупить документальные свидетельства, мемуары, публицистику, то это поистине безбрежный океан. Тысячи страниц воспоминаний декабристов, «Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского, «В мире отверженных» П. Ф. Якубовича, «Остров Сахалин» А. П. Чехова, «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына, «Колымские рассказы» В. Т. Шаламова, «Крутой маршрут» F А Гинзбург, «Погружениево тьму» О. В. Волкова, «Зекамерон XX века» В. Кресса и еще многие художественные и документальные исследования образуют, очерчивают эту громадную, важную для России тему.

Ф. М. Достоевский, ставший основоположником русской «каторжной прозы», поставил в своем романе-исповеди такие важные проблемы, как проблема преступления и наказания, проблема природы человека, его свободы, проблема соотношения народа и интеллигенции, проблема палача и палачества.

Особое внимание писатель уделяет вопросу пагубного влияния Мертвого дома на нравственность человека; в то же время писатель подтверждает примерами, что каторга не может сделать из человека преступника, если он не был таковым ранее. Ф. М. Достоевский не приемлет безграничную власть, данную одному человеку над другим. Он утверждает, что телесные наказания пагубным образом влияют на душевное состояние палача и жертвы.

Несомненно, острог не может сделать из хорошего человека злодея, преступника. Однако он оставляет свою печать на человеке, так или иначе соприкоснувшимся с ним. Не случайно герой-повествователь по выходе из каторги продолжает сторониться людей, как привык он это делать на каторге, а в итоге сходит с ума. Следовательно, пребывание в Мертвом доме оставляет след в душе любого человека. Достоевский, по сути, за 150 лет до В. Шаламова высказал мысль об абсолютно отрицательном опыте лагеря.

Роман П. Ф. Якубовича «В мире отверженных» - мемуарно-беллетрестическое повествование о пережитом. Заимствуя готовый жанровый образец, П. Ф. Якубович дал в своем романе реалистичную картину каторжной российской действительности, показал нам, как изменилась каторга через 50 лет после пребывания там Достоевского. Якубович ясно дает понять, что Достоевскому посчастливилось встретить на каторге лучших представителей русского народа, в то время как на каторге Якубовича составляли «подонки народного моря». В романе встречается такая категория преступников, как бродяги. Это своего рода прототипы блатарей, появившихся в 30-е. годы XX века в ГУЛАГе. В каторжном начальнике Лучезарове ясно видятся черты гулаговских «царьков» - лагерных начальников.

Средствами художественной публицистики А. П. Чехов продолжил и развил то, что было начато Достоевским. Писатель предстает перед нами как ученый и писатель одновременно, сочетая научный материал с тонкой обрисовкой человеческих характеров. Совокупность фактов, эпизодов, отдельных «историй» неотразимо свидетельствуют о пагубности влияния Мертвого дома, в этом смысле произведение Чехова перекликается с романом Достоевского, в частности, в изображении каторги как реального земного ада. Этот образ неоднократно всплывает на страницах чеховского произведения. Как и Достоевский, Чехов подчеркивает отрицательное влияние телесных наказаний на душевное состояние палачей и жертв. Писатель считает, что в преступлениях, совершаемых преступниками, виновны как они сами, так и общество. Главное зло Чехов видел в общих бараках, в пожизненности наказания, в обществе, равнодушно смотрящем и свыкшимся с этим злом. В каждом человеке должно быть чувство ответственности - считали писатели, и никто не должен питать иллюзий насчет собственной непричастности к происходящему.

Сложившаяся не одно столетие назад внутрилитературная закономерность такова, что литературе свойственна преемственность и обновление. И даже если мы не имеем прямых авторских признаний о воздействии на его творчество того или иного литературного источника, то опосредованно, «скрытно», это взаимодействие всегда «проявляется», ибо традиция может входить в литературное творчество и стихийно, независимо от намерений автора.

Писатели - летописцы ГУЛАГа, «Вергилии новой прозы», неоднократно на страницах своих воспоминаний о сталинских лагерях обращаются к творчеству «тюремных летописцев» XIX века.

В первую очередь, в изображении самой жуткой мерзости, которая мыслима на земле, - жизни человека в худшем варианте несвободы роднит произведения писателей двух веков гуманистическая направленность, вера в человека и устремленность к свободе. В своих произведениях писатели XIX и XX веков отмечали постоянную устремленность человека к свободе, которая выражалась различными способами: у Достоевского и Чехова - побег, незаконная торговля вином, игра в карты, тоска по родине; у Солженицына и Шаламова - попытка побега, попытка «переменить свою участь».

Человеколюбие и вера в человека, в возможность его духовного и нравственного возрождения отличает произведения Достоевского, Чехова, Солженицына и Волкова. Именно человеколюбие и вера в человека заставила Чехова совершить поездку на Сахалин. Солженицын прямо указал, что тюрьма помогла ему «взрастить душу», обратиться к вере. О. В. Волков - ортодоксальный христианин - связывает свое спасение, «воскрешение из мертвых» именно с верой. В. Шаламов, наоборот, говорит о том, что не Бог, а реальные люди помогли ему пройти через ад колымских лагерей. Он утверждал, отнюдь не голословно, что в лагере растление охватывает всех: и начальников, и заключенных. А. Солженицын спорил с ним в своем художественном исследовании, доказывая, что личность автора «Колымских рассказов» служат примером обратным, что сам Варлам Тихонович не стал ни «стукачом», ни доносчиком, ни вором. По сути, А. Солженицын высказал мысль А. П. Чехова и Ф. М. Достоевского: каторга (лагерь, ссылка) не могут сделать из человека преступника, если он не был таковым до этого, а растление может охватить человека и на воле.

Значительный вклад А. П. Чехова и П. Ф. Якубовича в художественную литературу - изображение, вслед за Ф. М. Достоевским, каторжников, преступного мира. «Блатной мир» показан Чеховым и Якубовичем беспощадно, во всем его многообразии и безобразии, не только как порождение определенного социально-классового общества, но и как нравственно-психологического явления. Авторы превосходной группировкой фактов и личных наблюдений показывают правдивую жизнь и показывают практическую непригодность тюрем и островов.

Самое страшное в преступном мире даже не то, что он исступленно жесток, чудовищно безнравственен, что в нем извращены все законы природы и человека, что он представляет собой сборище всяческих нечистот, - а то, что, попав в этот мир, человек оказывается в бездне, из которой нет возможности выбраться. Все это наглядными примерами подтверждено писателями-«лагерниками». Подобно щупальцам гигантского спрута, блатные, «социально-близкие», опутали своими сетями все лагерное начальство и взяли, с их благословения, под контроль всю лагерную жизнь. В больницах, на кухне, в чине бригадира -везде царили уголовники. В «очерках преступного мира» В. Т. Шаламов с дотошностью исследователя воспроизводит психологию заключенного, его принципы, вернее, отсутствие их.

Если Солженицын ввел в общественное сознание представление о ранее табуированном, неведомом, то Шаламов привнес эмоционально-эстетическую насыщенность. В. Шаламов избрал для себя художественную установку «на грани» - изображение ада, аномалии, запредельности человеческого существования в лагере.

О. Волков, в частности, замечает, что власть, избравшая своим инструментом насилие, отрицательно действует на психику человека, на его духовный мир, кровавыми расправами погружает народ в страх и немоту, разрушает в нем понятия добра и зла.

Итак, то, что было начато в русской литературе «Мертвым домом», было продолжено литературой, получившей название «лагерной прозы». Хочется верить, что у русской «лагерной прозы», если понимать под этим повествования о безвинных политзаключенных, есть только одно будущее - вновь и вновь вспоминать страшное прошлое. Но тюрьмы были и будут всегда, и всегда будут люди, в них сидящие. Как справедливо заметил Достоевский, есть такие преступления, которые везде в мире считаются бесспорными преступлениями и будут считаться таковыми, «покамест человек останется человеком». А человечество, в свою очередь, за свою многовековую историю так и не нашло иного (если не говорить о смертной казни) способа защиты от посягающих на законы человеческого общежития, хотя исправительное значение тюрьмы, как мы видели из вышеизложенного, очень и очень сомнительно.

И в этом смысле у «лагерной прозы» всегда есть будущее. Литература никогда не утратит интереса к человеку в неволе виновному и безвинному. И «Записки из Мертвого дома» - с их отчаянной верой в возможность спасения - останутся надежным ориентиром для многих, очень разных писателей.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Малова, Юлия Валерьевна, 2003 год

1. Бунин И. А. Окаянные дни: Дневниковые записи/ Иван Бунин. Тула.: Приок. кн. изд-во, 1992.-318 с.

2. Волков О. В. Погружение во тьму М.: Сов. Россия, 1992.-432с.

3. Гинзбург Е. Крутой маршрут: Хроника времен культа личности / Евгения Гинзбург. М.: Сов. писатель, 1990. - 601 с.

5. Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома//Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 15-ти т. Т. 3. M-J1: Худож. лит., Ленингр. отд-ние, 1972- С.205-481

6. Кресс В. Зекамерон XX века: Роман/ Верной Кресс. М.: Худож. лит., 1992.-427 с.

7. Мемуары декабристов. Сев. общ-во.-М.: МГУ, 1981.-400 с.

8. Мемуары декабристов. Юж. общ-во.-М.: МГУ, 1981.-351 с.

9. Мурзин Н. П. Сцены из жизни//Урал.-1988.-№№9-11; №9.-С. 132-152; №10,-С. 155-176; №11.-С.145-167.

10. Ю.Серебрякова Г. Смерч // Подъем.- 1988.-№7.-С. 20-72.

11. Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ// Солженицын А. И. Малое собрание сочинений. Т. 5.-М.: ИНКОМ НВ, 1991. -432с.; Т. 6. -М.: ИНКОМ НВ, 1991.-432 е.; Т. 7.-М.: ИНКОМ НВ, 1991.-384 с.

12. Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича//Солженицын А. И. Малое собрание сочинений. Т. 3. М.: ИНКОМ НВ, 1991,- С. 5-111.

13. Таратин И. Ф. Потерянные годы жизни//Волга.-№5.-С.53-85.

14. Черная книга Штурм небес.: Сб. докум. данных//Москва.-1991.-№1.-С. 142-159.

15. Чехов А. П. Остров Сахалин//Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти т. Сочинения в 18-ти т. Т. 14-15. с. 41-372.

16. Шаламов В. Т. Колымские рассказы. -М.: Современник, 1991. -526 с.

17. Шаламов В. Т. Несколько моих жизней: Проза. Поэзия. Эссе. М.: Республика, 1996. -479 с.

18. Якубович П. Ф. В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Т. 1-2. -М-Л.: Худож лит., Ленингр. отд-ние, 1964.-Т. 1.-419 е.; Т. 2.-414 с.

19. Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Даты.-Иркутск.: Вост-Сиб. Кн. изд-во, 1993.-400 с.1.

20. Акаткин В. М. Последние дни России («Окаянные дни» И. Бунина)//Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып.1. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1993. - С. 69-78.

21. Акелькина Т. И. Некоторые особенности повествования в «Записках из Мертвого дома» // Проблемы метода и жанра. Вып.7. Томск, 1980. - С. 92-102.

22. Акелькина Е. А. Записки из Мертвого дома Ф. М. Достоевского: Пример целостного анализа художественного произведения: Учеб. пособие для студ. филол. фак. Омск: Изд-во Омского госун-та, 2001 . - 32 с.

23. Акулова Л. В. Тема каторги в творчестве Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова // Метод, мировоззрение и стиль в русской литературе XIX века. М., 1988. -С.

24. Акулова Л. В. Ф. М. Достоевский и А. П. Чехов: (Традиции Достоевского в творчестве Чехова): Автореф. дис. .канд. филол. наук: 10.01.01. -М., 1988.-24 с.

25. Альтман Б. Достоевский: по вехам имен. Саратов: Изд-во Саратов. Унта, 1975.-279 с.

26. Андреев Ю. Размышления о повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в контексте литературы начала 60-х годов // Радуга,- Киев, 1991.-№6.-С. 109-117.

27. Андреевич Очерки текущей русской литературы // Жизнь. 1900. - №4. - С. 310-335; №6.-С. 274-282.

28. Апухтина В. А. Концепция личности в современной советской прозе (60-80-е. годы)// Идейно-художественное многообразие советской литературы 60-80-х годов. М.: МГУ, 1991. - С. 77-84.

29. Бахтин М. М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М. М. Литературно-критические статьи,- М.: Худож. лит., 1986. С. 26-89.

30. Бахтин М. М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках: Опыт философского анализа// Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М.: Худож. лит., 1986. - С. 473-500 с.

31. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского, Изд. 4-е.-М.: Сов. Россия, 1979.-320 с.

32. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Худож. лит., 1979.423 с.

33. Белая Г. Нравственный мир художественных произведений//Вопросы литературы. 1983. - №4. - С. 19-52.

34. Бердников Г. П. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. 3-е. изд., дораб. - М.: Худож. лит., 1984.-511 с.

35. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма // Юность.-1989.-№11.-С. 80-92.

36. Бердяев Н. А. Судьба человека в современном мире: К пониманию нашей эпохи // Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М.: Республика, 1994. -С. 320-435.

37. Бачинин В.А. Достоевский: метафизика преступления (художественная феноменология русского постмодерна).-Спб.: Изд-во С-Петербург. унта,2001 .-407 с.

38. Битов А. Новый Робинзон: (К 125-летию выхода в свет «Записок из Мертвого дома») // Знамя.-1987.-Кн.12.-С. 221-227.

39. Богданович А. И. Годы перелома 1895-1906: Сб. критич. ст. Спб, 1906,- С.

40. Бондаренко В. Г. Непричесанные мысли. М.: Современник, 1989. -223 с.

41. Бочаров А. Г. Две оттепели: вера и смятение//Октябрь.-1991 .-№6.-С. 186.

42. Бочаров А. Г. Чем жива литература?: Современность и литературный процесс. М.: Сов. Писатель, 1986,- 400 с.

43. Вайнерман В. Достоевский и Омск. Омск. кн. изд-во, 1991.-128 с.

44. Василевский А. «Особые заметки о погибшем народе» // Дет. лит.-1991.-№8.-С. 13-17.

45. Василевский А. Страдание памяти // Взгляд: Критика. Полемика. Публикации. Вып. З.-М.: Сов. писатель, 1991.-С. 75-95.

46. Васильев В. Сатанизм в литературе: Трагедия реализма. // Молодая гвардия.-1992.-№2.-С. 217-258.

47. Васильева О. В. Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 50-80-х годов // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. Вып.4.-1996.-С. 54-63.

48. Вигерина J1. И. "Записки из Мертвого дома" Ф. М. Достоевского: (Личность и народ): Автореф. дис. . канд. филол. наук: 10.01.01. Спб, 1992. - 16 с.

49. Виноградов И. Солженицын-художник//Континент.-1993.-№75.-С. 25-33

50. Воздвиженский В. Путь в казарму // С разных точек зрения: Избавление от миражей: Соцреализм сегодня.-М.: Сов. писатель, 1990.-С. 124-147.

51. Вознесенская Т. Лагерный мир Александра Солженицына: тема, жанр, смысл //Литературное обозрение.-1999.-№1.-С.20-24.

52. Волкова Е. В. Трагический парадокс Варлама Шаламова. М.: Республика, 1998.-176 с.

53. Волкова Е. В. Поединок слова с абсурдом // Вопросы литературы.-1997,-№6.-С. 3-55.

54. Волков О. В. Путь к спасению: Беседа с русским писателем О. Волковым / Записал А. Сегень. // Наш современник.-1991 .-№4.-С. 130-133.

55. В. Ф. Странный культ// Русский вестник.-1897.-Т. 274.-С.229-260.

56. Гайдук В. К. А. П. Чехов, русская классика и Сибирь // О поэтике Чехова. -Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1993,- С. 59-65.

57. Гернет М.Н. История царской тюрьмы: В 5 ти т. Т. 5 - М.: Юридическая литература, 540с.

58. Гиголов М. Г. Эволюция героя-рассказчика в творчестве Ф. М. Достоевского 1845-1865 гг.: Автореф. дис. .канд. филол. наук: 10.01.01. Тбилиси, 1984,-24 с.

59. Гинзбург Л. Я. О документальной литературе и принципах построения характера // Вопр. лит.-1970.-№7.-С.62-91.

60. Гинзбург Л. Я О психологической прозе. Л.: Сов. писатель, Ленингр. отд-ние, 1971.-464 с.

61. Головин К. Ф. Русский роман и русское общество. Изд. - 2-е.-Спб, 1904,-520 с.

62. Громов Е. Трагический художник России // В. Шаламов Несколько моих жизней: Проза. Поэзия. Эссе. М.: Республика, 1996.-С. 5-14.

63. Державин Н. С. «Мертвый дом» в русской литературе XIX века. Пг, 1923,28 с.

64. Долинин А. С. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе. Л.: Худож. лит., Ленингр. отд-ние, 1989.-478 с.

65. Дюжев Ю. Русский излом//Север.-1993.-№2.-С. 138-148.

66. Елизаветина Г. Г. "Последняя грань в области романа.": (Русская мемуаристика как предмет литературоведческого исследования) // Вопросы литеоатуры.-1982.-№10.-С. 147-171.

67. Ермакова 3. П. "Остров Сахалин" А. П. Чехова в "Архипелаге ГУЛАГ" А. И. Солженицына // Филология. Саратов, 1998,- Вып. 2.-С.88-96.

68. Есипов В. Норма литературы и норма бытия: Заметки о писательской судьбе Варлама Шаламова. // Свободная мысль.-1994.-№4.-С. 41-50.

69. Жбанков Д. Н., Яковенко В. И. Телесные наказания в России в настоящее время. М., 1899.- 212 с.

70. Золотусский И. Крушение абстракций // С разных точек зрения: Избавление от миражей: Соцреализм сегодня. М.: Сов. писатель, 1990. - С. 238-239.

71. Иванова Н. Арестанты и надзиратели //Огонек.-1991.-№11.-С. 26-28.

72. Иванова Н. Б. Воскрешение нужных вещей. М.: Московский рабочий, 1990. -217 с.

73. Иванова Н. Пройти через отчаяние//Юность.-1990-№1 .-С.86-90.

74. Ильин И. А. Путь духовного обновления // Ильин И. А. Соч. в 2-х т. Т. 2,-Религиозная философия. М.: Медиум, 1994. - С. 75-302.

75. Карлова Т. С. Достоевский и русский суд. Казань.: Изд-во Казан, ун-та, 1975.-166 с.

76. Карякин Ю. Ф. Достоевский в канун XXI века. М.: Сов. писатель, 1989.650 с.

78. Кирпотин В. Я. Достоевский в шестидесятые годы. М.: Худож. лит., 1966. -559 с.

79. Кодан С. В., Шостакович Б. С. Сибирская политическая ссылка во внутренней политике самодержавия (1825-1861 гг.) // Ссыльные революционеры в Сибири XIX в. февр. 1917 г. - Сб. науч. тр. - Вып. 12. -Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1991. - С. 82-94.

80. Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина.- С-Петербург, 1859. -237 с.

81. Кудрявцев Ю. Г. Три круга Достоевского: Событийное. Временное. Вечное. -М.: Изд-во Москов. ун-та, 1991. -400 с.

82. Латино-русский словарь/ Под ред. О. Петрученко М.: Просвещение, 1994 .

83. Латынина А. Крушение идеократии: От «Одного дня Ивана Денисовича» к «Архипелагу ГУЛАГ» А. И. Солженицына. II Литер. обозрение.-1990.-№4.-С. 3-8.

84. Лацис О. Р. Перелом: Опыт прочтения несекретных документов. М.: Политиздат, 1990. -399 с.

85. Лексин Ю. Вне всего человеческого // Знание сила. -1991 -№6.-С. 77-82.

86. Лифшиц М. О повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»; О рукописи А. И. Солженицына «В круге первом»: Ст. //Вопр. лит.-1990.-№7.-С. 73-83.

87. Лихачев Д. С. Литература реальность - литература. - Л.: Сов. писатель, Ленингр. отд-ние, 1981. - 216 с.

88. ЭЗ.Маринина С. Историю надо понимать//Литер, обозрение.-1990.-№8.-С. 5-16.

90. Милюков А. Литературные встречи и знакомства. Спб., 1890.- 281 с.

91. Мишин И. Т. Художественные особенности «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского // Ученые записки Армавир, пед. ин-та. Т. 4. Вып. 2., 1962. -С. 21-42.

92. Михайловский Н. К. Жестокий талант // Н. Михайловский Литературная критика: Ст. о русской литературе XIX нач. XX века. - Л.: Худож. лит, Ленингр. отд-ние, 1989. - С. 153-234.

93. Молчанова Н. Потенциал жанра: К вопросу о жанрово-стилистических особенностях рассказов В. Шаламова // Вестник Московского ун-та. Сер.: История, языкознание, литературоведение.-1990.-№4.-С. 107-110.

94. Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. Paris, 1980. - 230 с.

95. Муравьев Н. В. Наши тюрьмы и тюремный вопрос // Русский вестник. -1878.-Т. 134.-С. 481-517.

96. Мурин Д. Н. Один час, один день, одна жизнь человека в рассказах А. Солженицына //Литература в школе.-1990.-№5.-с. 103-109.

97. Недзвецкий В. А. Отрицание личности: («Записки из Мертвого дома» как литературная антиутопия) // Изв. РАН. Сер. литературы и языка.-1997.-Т. 56.-№6.-С. 14-22.

98. Нежный А. Корневая тема // Литер. обозрение.-1987.-№5.-С. 69-70.

99. Некрасова И. В. Варлам Шаламов прозаик:Поэтика и проблематика.: Автореф. дис. .канд. филол. наук: 10.01.01,- Самара, 1995.-15 с.

100. Никитин А. Человек без лица // Писатель и время: Сб. докум. прозы. -М.: Сов. писатель, 1983. С. 219-288.

101. Осмоловский О. Н. Достоевский и русский психологический роман. -Кишинев: Штинница, 1981. 166 с.

102. Паликовская Л. Автопортрет с петлей на шее // Литер. Обозрение.-1990,-№7.-С. 50-53.

103. Переверзев В. Ф. Творчество Достоевского. Критич. очерк. -М., 1912. -369 с.

104. Переписка В. Шаламова и Н. Мандельштам // Знамя.-1992.-№2.1. С. 158-177.

105. Переяслов Н. В народе их называли: «Батюшка.» // Москва.-1993.-№8,-С. 181-185.

106. Писарев Д. И. Погибшие и погибающие / Д. И. Писарев Литературная критика. В 3-х т. Т. 3.-Л.: Худож. лит., Ленингр. отд-ние, 1981.-С. 50-116.

107. Письма Варлама Шаламова Александру Солженицыну // Знамя.-1990.-№7.-С. 77-82.

108. Поссе В. Журнальное обозрение / Л. Мельшин. В мире отверженных. Записки бывшего каторжника» // Русское богатство.-1912.-Кн. 10. С. 56-75.

109. Принцева Г. И. Сахалиннские произведения А. П. Чехова начала и середины 90-х гг. (Идеи и стиль): Автореф. дис. .канд. филол. наук:10.01.01,- М„ 1973.-18 с.

110. Пришвин М. М. "Какая остается Россия после бесов": Из дневниковых записей о Ф. М. Достоевском // Дружба народов.-1996.-№11.- С. 179-202.

111. РедькоА. Е. П. Я. и Мельшин//Русское богатство.-1911 .-№ 4,1. С. 101-117.

113. Селивский В. У могилы П. Ф. Якубовича // Русское богатство.-1911 .-№ 4,-С. 126-133.

114. Семанова М. Л. Работа над очерковой книгой // В творческой лаборатории Чехова.-М.: Наука, 1974.-С. 118-161.

115. Сиротинская И. О Варламе Шаламове // Литер, обозрение.-1990.-№ 10,-С. 101-112.

116. Скабичевский А. М. Каторга 50 лет тому назад и ныне // Скабичевский А. М. Критические этюды, публикации, очерки, литературные воспоминания. В 2-х т. Т. 2.-Спб, 1903.-С. 685-745.

117. Солженицын А., Медведев Р. Диалог из 1974 г.: Публикация письма А. Солженицына «Письмо вождям Советского Союза» от 1973 г. и отзыва на него Р. Медведева «Что нас ждет впереди?» от 1974 г. //Диалог.-1990.-№4.-С. 81-104.

118. Соловьев В. С. О христианском единстве Репринт, воспроизведение изд. 1967 г., Брюссель.-.[Черновцы].-1992.-492 с.

119. Соловьев С. М. Изобразительные средства в творчестве Ф. М. Достоевского: Очерки. М.: Сов. писатель, 1979. - 352 с.

120. Сохряков Ю. Нравственные уроки «лагерной» прозы // Москва.-1993,-№ 1.-С. 175-183.

121. Струве Н. Солженицын // Литер. Газета. -1991 .-№28.

122. Сурганов В. Один в поле воин: О книге А. И. Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". II Литер, обозрение.-1990,- №8.-С. 5-13.

123. Сухих И. Н. «Остров Сахалин» в творчестве А. П. Чехова // Рус. лит,-1985.-№ З.-С. 72-84.

124. Телицына Т. Образность в "Архипелаге ГУЛАГ" А. И. Солженицына // Филологические науки.-1991 .-№5.-С. 17-25.

125. Теофилов М. П. "Записки из Мертвого дома" Ф. М. Достоевского. Поэтика и проблематика: Автореф. дис. .канд. филол. наук: 10.01.01.-Воронеж, 1985.-20 с.

126. Тимофеев Л. Поэтика «лагерной прозы» // Октябрь.-1991 .-№ 3,1. С. 182-195.

127. Толстой Л. Н. Что такое искусство? // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. В 22-х т. Т.15-Ст. об иск-ве и литературе. М.: Худож. лит, 1983. - С. 41-221. Т. 17-18 - Письма. - С. 876.

128. Трудные вопросы Кенгира: По страницам «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына. // Октябрь.-1990.-№12.-С. 179-186.

129. Туниманов В. А. Творчество Достоевского (1854-1862). -Л.: Наука, Ленингр. отд-ние,1980. 295 с.

130. Удодов Б. Проблемы теории очерка // Подъем.-1958.-№3,- С. 148-153

132. Френкель В. В круге последнем: Варлам Шаламов и Александр Солженицын // Даугава. -Рига, 1990.-№ 4.-С. 79-82.

133. Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М-Л.: Наука, 1964. -403 с.

134. Чалмаев В. А. Солженицын. Жизнь и творчество. М.: Просвещение, 1994.-246 с.

135. Чирков Н. М. О стиле Достоевского: Проблематика, идеи, образы. М.: Наука, 1967.-303 с.

136. Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971. - 291 с.

137. Чулков Г. М. Как работал Достоевский. М: Наука, 1939.-148 с.

138. Шапошников В. От Мертвого дома до ГУЛАГа: (О «каторжной прозе» XIX-XX вв.)//Дальний Восток.-1991 .-№ 11 .-С. 144-152.

139. Шенталинский В. Воскресшее слово // Новый мир.-1995.-№ З.-С. 119-151.

140. Шерешевский Л. Ад остается адом // Литер, обозрение. 1994. - №5/6. -С. 91-94.

141. Шиянова И. А. Типология "отверженных" в русской литературе XIX века и роман Л. Н. Толстого "Воскресение": Автореф. дис. .канд.филол. наук: 10.01.01,- Томск, 1990,- 18 с.

142. Шкловский В. Б. За и против: Достоевский // Шкловский В. Б. Собр. Соч. В 3-х т. Т. З.-М.: Худож. лит., 1974.-816 с.

143. Шкловский Е. Правда Варлама Шаламова // Дружба народов.-1991.- № 9,-С.254-263.

144. Шкловский Е. Формула противостояния // Октябрь.-1990.-№ 5.-С. 198-200.

145. Шрейдер Ю. Граница совести моей// Новый мир.-1994.-№ 12.-С. 226-229.

146. Шумилин Д. А. Тема страдания и возрождения личности в "Архипелаге ГУЛАГ" //Литература в школе.-1998.-№8.-С. 36-43.

147. Ядринцев Н. Положение ссыльных в Сибири // Вестник Европы.-1875.-Т.11-12. Т. 11.-С.283-312; Т.12.-С.529-550.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

С.С. Бойко (Москва)

«ЛАГЕРНАЯ ПРОЗА» КАК ЭТАП ФОРМИРОВАНИЯ ЛИТЕРАТУРЫ НОВОГО ТИПА

Аннотация. Статья посвящена истокам литературы, сложившейся к началу XXI в. По мнению автора, в «лагерной прозе» нейтрализована оппозиция ‘на-личия/отсутствия внелитературной функции’, развиваются сложносоставные жанры. Как внелитературным, так и художественным задачам соответствует разнообразие типов авторской эмоциональности, приемы контраста и оксюморона. В статье показывается, что из особенностей литературной формы писатели выделяют поэтические реминисценции, обращение к древним формам искусства («наскальная живопись», хроника), своеобразие художественного времени. Одновременно они декларируют свою обязанность выступить в качестве свидетелей, указывают на события, имена, топонимы, адресатов текста. Итогом проведенного исследования становится вывод о том, что «лагерная проза» послужила одним из источников для житий новомучеников и исповедников российских.

Ключевые слова: лагерная проза; жанр; житие; Евгения Гинзбург; Юрий Домбровский; Анатолий Жигулин; Евфросиния Керсновская; Сергей Максимов; Борис Ширяев.

S.S. Boyko (Moscow)

The “Camp Prose” as a Stage of a New Literature Type Formation

Abstract. The article is devoted to the origins of literature, developed in the beginning of the 21st century. According to the author, in “camp prose” the opposition of “presence / absence of extraliterary function” is neutralized, but complex genres are developed. A variety of author’s emotional types, contrast and oxymoron techniques corresponded with an extraliterary and artistic task. The article demonstrates that writers distinguish poetic reminiscence, appeal to the ancient art forms (“cave paintings”, chronicle), the originality of artistic time. At the same time they declare their duty to act as witnesses, indicate the events, names, places, mailing text. The result of the study is a conclusion that the ‘camp prose’ served as one of the sources for the hagiographies of the new Russian martyrs and confessors.

Key words: ‘camp prose’; genre, hagiography; Eugenia Ginzburg; Yuri Dombrowsky; Anatoly Zhigulin; Euphrosinia Kersnovskaya; Sergey Maksimov; Boris Shiryaev.

К середине ХХ в. роль изящной словесности берется под вопрос: «Вся литература полна отвращением к литературе: к готовым ее формам, приспособление к которым оплачивается слишком дорого, а дается чересчур легко...»1 (далее текст приводится по указанному изданию).

Читатель обращается к историческим документам, подлинным либо сымитированным, потому что «жизнь и человека он находит только в них»

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

(14). Но в то же время «правда, та правда, с которой имеет дело искусство, вообще не высказывается иначе, как в преломлении, в иносказании, в вымысле» (14).

Когда художественный текст построен на документальной основе, его восприятие связано с оценкой ‘литературности’ и ‘документальности’, которые тем самым как бы противопоставлены друг другу. Это мнимое противоречие преодолимо: «Перед реалистической литературой, непосредственно сопряженной с действительностью, иногда встает опасность растворения в ней, отказа от своей специфики <...> Приходится всякий раз восстанавливать универсальность слова <...> утверждать всеобщность содержания, преодолевая сугубую конкретность деталей»2.

Тяготение одновременно к каждому из полюсов - ‘документальности’ и ‘литературности’ - отличает ряд новаторских произведений середины ХХ в., в частности «лагерной прозы». Из ее обширного массива мы рассмотрим примеры, показывающие, как соединены в одном произведении приемы художественного слова с установкой на правдивый рассказ и к чему приводит это соединение. Подробнее остановимся на произведениях, изученных сравнительно меньше, чем проза А. Солженицына, В. Шаламова, Ю. Домбровского, которая разносторонне освещена филологами.

Книга открыла миру глаза на чудовищную правду о репрессиях в Советской России. Свидетельства о них стали появляться за границей еще до Второй мировой войны. А. Солженицын отмечал в своих очерках литературной жизни: «Сейчас тут, на Западе, узнаю: с 20-х годов до сорока книг об Архипелаге, начиная с Соловков, были напечатаны здесь, переведены, оглашены - и потеряны, канули в беззвучие <...> все было сказано - и все прошло мимо ушей»3.

В послевоенный период за рубежом новые книги об Архипелаге были отмечены как явление литературное. В произведениях писателей второй волны эмиграции «сталинские репрессии 1920-х - 1930-х гг. <...> затронуты всеми без исключения авторами в самых различных по жанру, стилю и объему произведениях»4 (например, в книгах В. Алексеева, Г. Андреева, С. Максимова, Н. Нарокова, Б. Ширяева, до войны переживших каторгу или тюрьму).

В 1962 г. напечатан «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына, и разрешение на его публикацию ненадолго открыло тему «необоснованных репрессий» в подцензурной печати СССР.

В дальнейшем тексты-свидетельства распространяются самиздатом. Некоторые публикуются за рубежом: «Колымские рассказы» В. Шаламова (с 1966), «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург (1967), «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына (с 1973), «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского (1978)и др.

Жанровое разнообразие подобных текстов велико, но у них имеются важные общие свойства. Воссоздается пространство тюремно-лагерного ада, с его приметами, характерными персонажами, ситуациями, конфликтами, со специфическим языком. Этого оказалось достаточно для появ-

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

ления как бы нефилологического, ориентированного только на тематику, понятия «лагерной прозы». Произведения объединяет и первостепенная для бывших узников задача - поведать миру горькую правду. Задача решалась литературными средствами. В ряде случаев подчеркнуто, что текст создается именно как художественный, а не только как мемуарный либо публицистиче ский.

А.И. Солженицын назвал «Архипелаг ГУЛАГ» Опытом художественного исследования. Подзаголовок указывает на обе составляющие: книга призвана исследовать явление и запечатлеть его в художественной форме. Автор ставил перед собою цель - воздействовать на мировое общественное мнение, чтобы изменились порядки в СССР. В середине 1950-х, в ссылке, ему мечталось: «Мир, конечно, не останется равнодушным! Мир ужаснётся, мир разгневается, - наши испугаются - и распустят Архипелаг»5.

Решая свои задачи, Солженицын создает композицию, выдерживающую огромный груз фактов, размышлений и оценок, а также вырабатывает стилистический рисунок, сообразный задачам книги, - его искусство делает текст выразительным, художественно убедительным.

Варлам Шаламов писал «Колымские рассказы» -

«...прежде всего потому, что должен был написать их - по велению долга памяти, о котором впоследствии более отчетливо и страстно сказал Александр Солженицын. Однако при этом Варлам Тихонович никогда не ставил перед своими вещами внелитературных задач - воспитательных или просветительских; он вообще отрицал наличие у искусства какой-либо иной роли, кроме естественно обусловленной его природой. И значение, не меньшее, чем долг памяти, имели для него при написании колымских рассказов чисто литературные задачи»6.

Отрицая внелитературную задачу на словах, Шаламов решал ее на деле, правдиво воссоздавая картины колымского ада.

Литературная установка Юрия Домбровского (1909-1978) схожа с шаламовской. Даже в лагерях, беседуя с будущим писателем Чабуа Ами-рэджиби, - он, по словам младшего соседа, говорил: «...писатель должен читать по возможности много, но не для развлечения, а для того, чтобы анализировать не только проблематику произведения, но прежде всего мастерство автора и арсенал его средств отображения»7.

Во главе угла - мастерство, «арсенал средств». Действительно, «Хранитель древности» и «Факультет ненужных вещей» - новаторские романы, сочетающие интеллектуальность со скрупулезной изобразительностью, символические детали с фактографией, неспешный темп повествования с остротой сюжета - это «необычайный город» в литературе8.

Тюремно-лагерная проблематика для Домбровского не самоцель (Домбровский писал не только о лагерях, он видел себя писателем и помимо этой задачи, вне связи с нею), а элемент художественного целого. Но элемент необходимый. В послесловии (1975 г.) автор говорил: «...я стал

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

одним из сейчас уж не больно частых свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я могу отойти в сторону и скрыть то, что видел, что знаю, то, что передумал? Идет суд. Я обязан выступить на нем»9. Внелитературная мотивация побуждает к труду, который выполняется со всем присущим литературным мастерством.

Евгения Гинзбург (1904-1977) в предисловии к «Крутому маршруту» подчеркивает: уже в тюрьме и лагере она «старалась все запомнить в надежде рассказать об этом тем хорошим людям, тем настоящим коммунистам, которые будут же, обязательно будут когда-нибудь меня слушать», - и «писала эти записки как письмо к внуку»10 (далее текст приводится по указанному изданию). Уже на этапе замысла имелось в виду, что «записки» нужны конкретным людям (хорошим людям, настоящим коммунистам, внуку). Подобная определенность адреса типична для честных коммунистов (вспомним письмо Н.И. Бухарина «Будущему поколению руководителей партии»). В случае Евгении Гинзбург адрес не накладывает ограничений на содержание, поскольку предполагается, что разным хорошим людям нужна истина: «Изголодавшиеся по простому нелукавому слову, люди были благодарны всякому, кто взял на себя труд рассказать “де профундис” о том, как все это было НА САМОМ ДЕЛЕ» (595; «Де про-фундис» - слово из 129 Псалма: «De profundis clamavi ad te Domine», «Из глубины воззвах к тебе, Господи», - но здесь цитируется, вероятно, одноименное письмо О. Уайльда).

Самоназвания «записки» и «хроника» даны в авторском предисловии. В переизданиях книги слово «хроника» становится подзаголовком. Ученый-гуманитарий, Е. Гинзбург прибегает тем самым к литературным ассоциациям с текстами от времен средневековья до XIX в. «Крутой маршрут» и выстроен как хроника: во временной последовательности, охватывая немалый промежуток с конца 1934 по середину 1955 г. Слово «записки» как синоним «воспоминаний» также напоминает о прошлом литературы.

Художественное своеобразие «Крутого маршрута» отмечают как филологи Л. Копелев и Р. Орлова:

«Если все это так мне передается, так сохранилось, значит, это не просто документ, не просто “Хроника времен культа личности”. Такое под силу только искусству. И непритязательность, общедоступность, наивность - это не слабости книги, это ее особенности» (Р. Орлова)11.

«В ее прозе глубоко трагедийное художественное повествование брезгливо обтекает грязные пороги, зато иногда оно вспенивается <...> старосветской патетикой и сентиментальностью...» (Л. Копелев)12.

«Непритязательность, наивность», трагизм, патетика, сентиментальность - суть литературные средства, сообразные задаче.

Евфросиния Керсновская (1908-1994) написала воспоминания о ссылке и лагерях в 1963-1964 гг., а затем создала 700 рисунков к ним, выполняя волю своей матери. Дочь знает, что даже такой точный адрес не обеспечит

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

понимания, но свидетельствовать необходимо по долгу любви: «Нет, дорогая моя! Ты всей этой грустной эпопеи так и не узнала. И не оттого, что ты там, “идеже несть воздыхания”, а оттого, что вся моя жизнь была в те годы цепью таких безобразных и нелепых событий, которые не умещаются в разуме нормального человека...»13 (далее текст приводится по указанному изданию).

Понятие «мемуары» Керсновская отвергает, предлагая иное: «Это наскальная живопись: пусть неумелые рисунки, начертанные неопытной рукой на стенах пещер, но помогавшие людям представить себе, как их отдаленные предки охотились на мамонтов, каким оружием они пользовались - одним словом, понять их быт и жизнь» (5). Как и в случае с хрониками, указание на древние формы искусства подчеркивает, что мир не такой, каким его рисуют в произведениях последних веков. Мир противоречит норме, которая мыслится как недавно общеизвестная.

Понятия «хроники» и «записок» (употребленные Е. Гинзбург) применимы и к «Наскальной живописи». Последовательное изложение сообразно историческому свидетельству. Оно же противостоит запечатленному в книге безумию. Герой, проходя один за другим чудовищные «университеты» (переосмысление «Моих университетов» Максима Горького), не лишается здравого рассудка и человеческого самосознания. Временная цепь заменяет в повествовании ускользающие причинно-следственные связи.

Верно и обратное. Повесть «о духе растоптанном», как у Шаламова, связана с поэтикой дробности, когда события не мотивированы ни причинами, ни хронологической последовательностью. В небольшом рассказе герой, оторванный от хода времен, насмерть закрепляется за трагедией сегодняшнего дня.

Иной пафос в книге Керсновской - благодарность жизни вопреки торжеству зла. О. Владимир (Вигилянский), делясь впечатлениями, писал: «Я долго не мог сформулировать ощущение, возникающее во время чтения этой книги. Наконец понял - радость. Да - ужасы, да - кошмары, садизм и беззакония, да - ложь, смерть и унижения <...> И вместе с тем - радость. Радость оттого, что соприкасаешься со свободным человеком»14.

Евфросиния Керсновская и младший из героев этой статьи, Анатолий Жигулин (1930-2000), схожи в том, что они осознанно противостоя-

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

ли победившему в стране злу. Как рассказано в повести «Черные камни» (1988), Жигулин в 1948 г. стал членом «Коммунистической партии молодежи», КПМ, которая выступала «против “обожествления” Сталина (слово “культ” в отношении Сталина стало употребляться значительно позднее)»15 (далее текст приводится по указанному изданию). Арестованные, члены КПМ, не в пример многим жертвам террора, получили свои сроки за то, что они действительно совершили.

Глава «Кладбище в Бутугычаге», подводящая к финалу книги, была написана самой первой. В интервью (беседовал В. Огрызко) Жигулин поведал о своей работе над книгой в 1984 г., во время болезни: «У меня - тяжелое заболевание сердца. И я решил - сохранятся мои записи или нет, но надо обязательно рассказать о прошлом. Это мой долг» (6). То же самое провозглашено в тексте повести: «Я - последний поэт сталинской Колымы. Если я не расскажу - никто уже не расскажет. Если я не напишу -никто уже не напишет <...> Кто опишет после моей смерти кладбище в Бутугычаге?» (160). Выполняя долг памяти по отношению к друзьям, он обращается и к младшим современникам: «Чтобы понять, чем было вызвано появление таких организаций, необходимо вспомнить, рассказать молодым читателям <...> о той тяжелейшей лицемерно-лживой атмосфере, которая особенно сгустилась после победоносной Великой Отечественной войны» (32).

На палитре эмоций у Жигулина - и гневное осуждение предателей и палачей, и радостная хвала жизни, и горький плач над замученными, и гордость за высоты человеческого духа. Все это служит публицистическим задачам, одновременно позволяя дать психологические портреты самых разных лиц - от персонажей преступного мира до героев борьбы со сталинщиной.

«Черные камни» названы автобиографической повестью. Из ‘литературных’ приемов Жигулин-прозаик декларирует свободу в обращении с художественным временем: «О дороге моей от 035-й колонии <...> я расскажу позднее - в главе “Побег”, там этот рассказ пришелся более кстати. Читатель уже мог заметить, я многое рассказываю не по порядку, не пишу, как строгий мемуарист, согласно ходу времени и стуку колес» (142).

Современность и даже сами процессы письма и чтения рукописи подчеркнуто присутствуют в повести наряду с прошлым:

«А сию минуту моя жена Ирина, дочитав рукопись до этого места, сказала:

А ты знаешь, кто вас заложил?

Коля Остроухов. Он и к оперу ходил...» (180).

Автор «Черных камней» описывает себя как поэта, находящегося в непосредственном общении с современным читателем. Проза становится комментарием к опубликованным стихам, где, пусть неполно, была описана каторга, а стихи дополняют прозу: «На литературных вечерах перед

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

чтением стихотворения “Кострожоги” я обычно кратко объясняю аудитории смысл этой работы. Здесь скажу подробнее» (130).

Повесть открыта и восприимчива к литературной и фольклорной традиции. В художественное целое входят отрывки произведений разных эпох. Гораций - с рифмованным переводом А. Жигулина (197). Н. Некрасов, С. Есенин, А. Твардовский... Советская массовая песня как портрет идеологии («В бой за Родину», слова Л. Ошанина). «Тюремная» песня («Таганка», «Ванинский порт»), передающая атмосферу этой среды. Коннотации стихотворных включений различны: от глубокого сопереживания до иронии. Поэтика реминисценций играет в «Черных камнях» важную роль, расширяя пространство и время повествования.

События тюремно-лагерной одиссеи Анатолия Жигулина и других заключенных были в СССР еще в разгаре, когда в русском зарубежье стали появляться художественные произведения, связанные с темой репрессий. Так, в США в издательстве имени Чехова в 1952 г. выходит сборник рассказов из жизни ГУЛАГа - «Тайга» Сергея Максимова.

Как и большинство писателей-эмигрантов второй волны, не желавших повредить оставшимся на родине, Сергей Сергеевич Пасхин (до установления подлинной фамилии в литературе фигурировали ошибочные варианты: Паншин, Паршин, Пашин)16 подписывается псевдонимом - Максимов, - который он взял в период организации журнала «Грани» (Мен-хегоф, 1946 г.), будучи одним из его авторов и соредакторов. «Лагерную прозу» Максимов создает уже в конце войны. «Тираж готового сборника рассказов о сталинских лагерях “Алый снег” погиб при бомбежке в 1944 г. в Германии»17. Публикация очерка «История с “Потопом”» (о постановке в лагерном театре) вызывает к 1949 г. отклики эмигрантов, которые еще в России знавали героев очерка - товарищей Максимова по лагерным несчастьям.

Как позднее будет и с Солженицыным, напечатавшим рассказ про «одного зека», отклики укрепляют писателя в его желании «собрать воедино все, что он перенес, рассказать о тех, кого встретил за пять лет лагерного срока. Так, судя по всему, и возник замысел “Одиссеи арестанта”»18. В предисловии к этой книге, сохранившейся в рукописи, Максимов писал: «Цель моей книги - показать, как спланированная Сталиным система террора воплощалась в жизнь. Стараясь быть максимально объективным, я <...> просто рассказываю о том, что я видел и что пережил в советском концлагере за пять лет»19. Это декларация художника-свидетеля.

После переговоров в издательстве Максимов переделал «Одиссею арестанта» в сборник рассказов, значительно меньшего объема20. Отказ от масштабного замысла и поэтика ‘дробности’, по-видимому, носили вынужденный характер для С. Максимова, автора эпического полотна «Денис Бушуев» (1949), уже признанного читателем21.

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

мерников во время этапа, в трюме баржи. Уголовнику Сеньке не везет. Он проигрывает свои брюки - и ставит «новый пинжак» (42), надетый на белобородом старике из соседнего - не воровского - отсека. Пиджак проигран: «Вот чичас потеха будет!» (42)

Схожие обстоятельства знакомы по рассказу В. Шаламова «На представку». Здесь положение жертвы описано как безнадежное. Игра идет у коногона Наумова (параллель с конногвардейцем Нарумовым из «Пиковой дамы» А. Пушкина, подчеркивающая снижение образов), на территории вооруженных уголовников; их много против двоих политических, их быту и нравам уделено основное внимание, что передает ощущение «веса», преобладающей значимости воров в лагерном мире.

В обоих рассказах жертвы оказывают сопротивление. У Шаламова бывший инженер Гаркунов отвергает предложение снять свитер - источник тепла, подарок жены: «Не сниму <...> Только с кожей.. ,»23 (далее текст приводится по указанному изданию). В драке один из нескольких злодеев закалывает героя. Надежды на спасение не было. Рассказчик - беспомощный зритель.

У Максимова старик возражает Сеньке: «Позвольте... Это мой пиджак» (42), - а когда его бьют, громко зовет: «Да помогите же!» (43). Люди, прежде не желавшие «ввязываться в историю», поднимаются на крик и одерживают победу: «Мы бросаемся к месту происшествия. Вскакивают и уголовники. Кое-где тускло сверкают зажатые в руках ножи. Секунда -и началась бы общая кровавая свалка, но уголовники - народ трусливый. Заметив, что политических больше, они быстро стушевались, спрятали ножи и рассеялись по своим местам» (43).

Максимов, как и Шаламов, уделяет внимание экзотике - описанию ритуала и весьма колоритных участников карточной игры. Однако следующие две части рассказа «На этапе» посвящены «политическим» - людям более значимым, нежели мелкое в своей подлости уголовное «зверье» (45). Воссозданы истории сокамерников рассказчика по Бутырской тюрьме - вернувшихся из Харбина эмигрантов - и их друга, который и оказался седым стариком: «Добрый, покорный Сахаров стоически переносил все несчастья» (45).

Пунктиром проведена линия заключенного священника о. Сергия. В начале рассказа он бормочет - «уже давно, тихо и ровно, все одним и тем же голосом» (41). При виде насилия над стариком хватает рассказчика за плечо (сам он, как иерей, не имеет права участвовать в драке), говоря: «Нет... Это так нельзя... нельзя так...» (43). После драки зовет Сахарова в наш отсек: «Там у нас тихо, народ все хороший...» (46). В конце священник перекрестился при известии, что двое «харбинцев» уже расстреляны. Внутренний мотив его поведения - молитва - не назван, но он скрепляет образ человека, имеющего твердые основания своего выбора.

У Максимова победа безоружных людей над вооруженным «зверьем» связана с тем, что в борьбу вступает не только жертва насилия, но и окружающие. Даже тот, кто не дерется, - отец Сергий, - активно сочувствует

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

сопротивлению. Звучит мотив взаимовыручки.

Притом стало известно, что ни один из трех обвиняемых по «харбинскому» делу не выдержал пыток в Бутырской тюрьме, подписав то, что требовал от них следователь, - полностью либо частично. Но катастрофа не ссорит людей, не делает их «плохими», а их дух - навсегда «растоптанным»: «В подсудной камере они впервые встретились все вместе <...> Мы подружились. Я им рассказывал о себе, они мне - о себе, часто вспоминали годы эмиграции в Харбине, и вспоминали о них всегда тепло. Рассказывали и свое “дело”. Собственно говоря, “дела” никакого и не было, как и у всех нас» (44-45). Герои не клеймят себя и друг друга за то, что не вынесли невыносимого. Как и насельники «политического» отсека, они - «народ все хороший». Мотив солидарности и тема добра отличают созданные Максимовым образы «политических» узников.

У Шаламова, напротив, герой в изоляции: «Игра была кончена, и я мог идти домой. Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров» (20). Представление о «хорошем народе» герой не прилагает и к самому себе - здесь оно значимо отсутствует. Он как бы и не делает для себя выводов, предполагая впредь пилить дрова в этом крайне опасном месте, а не сидеть «дома», в бараке, где холоднее и нет дополнительной еды.

Для прозы Максимова также характерны мотивы безнадежности и уныния. Так, в концовке рассказа «На этапе» взгляд переводится с людей на окружение - а оно беспросветно: «Сыро, темно, смрадно. Тяжелый, многоголосый храп. А в сердце - тоска и холод...» (46). К подобным финалам Максимов прибегает часто, описывая либо мрак тюрьмы, либо огромный, пустой, темный, холодный мир, безразличный к страданиям героя. Это поддерживает общий пессимистический тон «Тайги», а также и следующей книги - «Голубое молчание» (Нью-Йорк, 1953).

Многие приемы схожи у С. Максимова и В. Шаламова. Сходство предопределено лаконизмом малой формы и задачей правдивого свидетельства. Мрачный колорит, абсурдность, характерные персонажи и происшествия - суть свойства инфернального мира, безотносительно к географической отдаленности Коми от Колымы. У обоих писателей рассказчик понимает природу волчьих законов и лично зависит от них, но внутренне он, насколько возможно, отстраняется от происходящего. Различия, как мы убедились, связаны с личной концепцией человека, с тем, как решается проблема подверженности злу.

Совсем не так, как у С. Максимова, прозвучала тема репрессий в творчестве другого эмигранта второй волны - Б. Ширяева.

Борис Ширяев (1887-1959), старший из героев данной статьи, в лагерях оказался на раннем этапе их развития. «Каэр» (контрреволюционер), участник белого движения, он был в очередной раз арестован в 1922 г. и попал в Соловецкий лагерь, СЛОН, где, в атмосфере произвола садистов, закреплялось выражение «здесь власть не советская, а соловецкая». Там же он задумал описать пережитое.

Исполнить это удалось в послевоенный период, в эмиграции. «После

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

первого, чисто филологического труда, “Обзор современной русской литературы”, вышедшего по-итальянски (1946), он пишет в Риме свой изначальный рассказ, “Соловецкая заутреня”, ставший камертоном последующей “Неугасимой лампады”»24.

Ключевая для Ширяева тема - «борьба нравственно здоровых сил, оставшихся в народе, за сохранение и будущее возрождение души Рос-сии»25. К возрождению шли крестным путем.

Раскрывая эту тему в книге «Неугасимая лампада» (1954)26 (далее текст приводится по указанному изданию), Ширяев прибегает к сложным и разнообразным композиционным приемам. Рассмотрим для примера объединение сюжетов вокруг ключевого мотива, выстраивание художественного времени, приемы создании образа.

Главы раздела «Сих дней праведники» посвящены образам людей несломленных. Это отец Никодим, считавший всех соседей по тюрьме «своим богатым приходом» (260). Это бывший адвокат, который в советской России стал «правозаступником» (282), а в лагерях останавливал взаимные расправы уголовников - вершил «Последний суд совести в забывшей ее и свое имя России..» (292). Это престарелая фрейлина трех императриц, которая в лагере носила сырые кирпичи по два пуда в лотке, пока не стала уборщицей в камере воровок, заслужив такую милость своим аристократизмом «в лучшем, истинном значении этого слова» (296), а погибла в тифозном бараке, вызвавшись ходить за умирающими. Это механик, который пошел на верную смерть, обеспечивая немыслимый на Соловках побег морских офицеров. Это владыка Иларион (Троицкий), в котором автор видит прямого по духу потомка русских епископов, «властных в простоте своей и простых во власти, данной им от Бога» (339).

Праведность «сих дней» проявлена через смирение и терпение - и активное правдолюбие, «аристократизм в лучшем смысле» - и самоотверженные поступки, исполнение долга и пастырское достоинство.

Художественное время у Ширяева выстроено нелинейно. События одного временного ряда могут быть введены в другой, как бы просвечивая. Это заостряет парадоксальность материала. Так, в Кеми узников сажают на пароход, названный по имени «начальника всех лагерей» (84), - «Глеб Бокий». Плохо закрашенное, читается на борту и прежнее имя корабля, сделанного на монастырской верфи, - «Святой Савватий» (5).

Время может раздвигаться от главы к главе, поэтапно раскрывая образ героя, его глубинный смысл. Так Ширяев рисует отца Никодима, известного в лагере как «утешительный поп». В первой главе раздела «Сих дней праведники» - «Преддверие» - обитатели кельи-камеры решаются праздновать Рождество. «По странной случайности мы все были не только разных вероисповеданий, но и религиозного воспитания» (240) - истовый старообрядец, правоверный мусульманин, добропорядочный лютеранин, фанатичный католик, атеист-эпикуреец и православный.

Внезапно входит дежурный охранник-еврей - значит, герои будут сурово наказаны. Но ситуация развивается анекдотически. Старый Шапи-

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

ро присоединяется к заключенным, заявив: «Я тоже верующий и знаю закон. Все евреи верующие, даже и Лейба Троцкий... Но, конечно, про себя» (249). Православный священник приглашен по традиции. Молитва о. Никодима и каждого, кто по-своему ей вторит, переносит узников в мир Рождества, где даже скоты в вертепе «Радость Господню приемлют» (252). Здесь о. Никодим - один из тех, кто мужественно восстанавливает для себя нормальный порядок жизни.

Знакомство с ним отнесено в следующую главу - «Приход отца Никодима». Иерей противопоставлен рассказчику и безымянным «голосам». В оскверненном Преображенском соборе, куда загоняли прибывающие партии заключенных, люди кажутся червями «в гнилом падле» (253). Но голос-ручеек беседует с голосом-булыжником о сюжете росписи собора. Рассказчику Евангелие представляется несовременным. А для о. Никодима оно имеет прямое отношение к происходящему здесь и сейчас: «Так смотри <...> кто там лежит? Кто бродит? Они! <...> все они очищения просят. Сами не знают, что просят, а молят о нем бессловесно» (263). На Соловках о. Никодим несет собеседнику и пастве Благую Весть.

В третьей главе - «Утешительный поп» - жизнь героя охвачена от времен гражданской войны: «А не обижали вас, батюшка?» - «Нет. Какие же обиды? Ну, пасеку мою разорили... Что ж, это дело военное» (266).

О. Никодим крестил, отпевал и венчал - а власти требовали без свидетельства из города не венчать, без врачебного удостоверения не хоронить. Получить эти документы в разумные сроки в деревне невозможно. Так за «должностное преступление» (268) он попал в лагерь. Рассказчик называет ситуацию «анекдотическим парадоксом» (265).

Пастырство о. Никодима доводит его до штрафной роты на Секирной горе: «Отслужил ночью в уголке Светлую заутреню, похристосовался с нами <...> про Воскресение Христово “сказку” сказал, а наутро <...> не встает наш Утешительный» (278-279). В советский период праведник сих дней о. Никодим предстает подлинным исповедником веры.

Рассказы о заключенном архиепископе Иларионе (Троицком) входят в главы о людях, которым его подвиг указал путь спасения. Владыка Ила-рион был узником СЛОНа в 1924-1929 гг. (с годовым перерывом в 19251926 гг. на «отдельную келью»27 в ярославской тюрьме). «Совершенно невольно святитель так поставил себя, что на Соловках стали создаваться о нем легенды. О них мы знаем благодаря полудокументальным-полухудо-жественным очеркам Б. Ширяева»28, - отмечают составители жития, цитируя «Неугасимую лампаду». Книга востребована, поскольку в ней запечатлены черты владыки, в котором видится «реальное воплощение духовной силы Церкви, ее несокрушимой твердыни» (337).

Появлению героя предшествует знакомство с очередным «начальником». Бывший вахмистр Сухов здесь военком, которому велено усилить антирелигиозную пропаганду. На Соловках на каждом перекрестке стоят распятия. Однажды Сухов и выпалил в грудь Распятого: «Получи, товарищ!» (333). Смысл этого события - духовная гибель «стрелка». Рассказ о

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

ней включает биографию героя, ведется лаконично, на основе несобственно-прямой речи и речевых характеристик: «...и ничего не случилось! Так-то» (333).

Охотник Сухов пошел в море на белуху - и тут лодку захватила шуга. Рыбак владыка Иларион зовет с собою гребцов - «во славу Божию, на спасение душ человеческих» (342). Монахи идут, чекисты воздерживаются. Спустя полсуток лодка вернулась уже с девятью людьми. Рассказ о физическом спасении построен как остросюжетная новелла, с участием многих безымянных, но четко различающихся голосов.

А весною рассказчик шел с Суховым мимо того самого креста - и вдруг убийца размашисто крестится и кланяется: «...День-то какой сегодня, знаешь? Суббота... Страстная...» (344). Рассказчик повторяет слова владыки Илариона, сказанные прежде на берегу: «- Спас Господь! <...> Спас тогда и теперь» (344). Итак, история потаенного духовного возрождения убийцы опирается на жизнеописание военкома, на эпизод погибельной стрельбы и новеллу о плавании в шуге. Владыка Иларион раскрывается в слове о спасении, в поступке, в нравственном воздействии, преобразившем падшую душу.

СЛОН - немыслимое сочетание несовместимых фигур и положений. Ширяев непосредственно сталкивает этот наблюдаемый мир с другими мирами, которые были прежде, здесь же или не здесь. В сопоставлении приоткрывается смысл происходящего, ускользавший от героя, замкнутого в тесноте и безысходности: «Сквозь тьму - к свету. Через смерть - к жизни <...> Подвиг торжествует над страхом. Вечная жизнь Духа преображает временную плоть <...> Так было на Голгофе Иерусалимской. Так было и на Голгофе Соловецкой, на острове - храме Преображения...» (435).

Итак, произведения, касающиеся темы тюрем и лагерей в СССР, отличаются большим разнообразием литературных форм, новаторством в их создании. Побудительной причиной к плодотворным исканиям в области формы послужила внелитературная задача - исполнить долг свидетеля: «Если я не напишу - никто уже не напишет» (Жигулин). Писатели говорят о своей обязанности «выступить на суде» (Домбровский), «быть максимально объективным» (Максимов), утолить голод читателя «по простому нелукавому слову» (Гинзбург). На эти задачи указывают в самом художественном тексте, а также в предисловиях, интервью, дневниках.

Диапазон композиционных решений чрезвычайно широк. Один полюс - лаконичные суровые рассказы С. Максимова и В. Шаламова, сосредоточенные на чудовищных происшествиях в мире «тайги». Другой -сложные, искусно выстроенные композиции Ю. Домбровского, А. Солженицына, Б. Ширяева, рисующие широкую панораму «архипелага» или его островов с их многоликим населением.

Наряду с хронологической последовательностью «записок» (как у Гинзбург, Керсновской) появляются приемы современного искусства: активное включение метатекста в текст, сложное устройство художественного времени (как у Жигулина, Ширяева) и другие способы сопряжения

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

ситуаций, образов, эпох.

Многообразно используются цитаты и реминисценции (у Гинзбург, Жигулина, Керсновской, Шаламова, Ширяева). В лагерной прозе этот прием постоянен как примета духовной жизни, противопоставленной аду.

В прозе о лагерях воссозданы черты древних форм искусства (хроника, «наскальная живопись», житие). С другой стороны - в ней оригинально совмещаются элементы разных жанров: остросюжетной новеллы, трагедии, анекдота, очерка, хроники, фарса и так далее.

Предлагаемые авторами и читателями ‘традиционные’ жанровые определения («полудокументальные-полухудожественные очерки» Ширяева, «автобиографическая повесть» Жигулина, «роман» Домбровского) неполно отражают комплексный характер жанра. Более удачными оказываются новаторские самоопределения («опыт художественного исследования» Солженицына, «наскальная живопись» Керсновской, «хроника времен культа личности» Гинзбург).

Трагическое присутствует в «лагерной прозе» всегда. При этом авторская эмоциональность предстает в самом широком диапазоне. Мотивы тоски, уныния и безнадежности звучат у всех и доминируют, например, в ряде рассказов Максимова и Шаламова. Горестный плач над замученными, надгробное рыдание слышится во множестве произведений о лагерях, этому посвящены рассказы (как «Надгробное слово» В. Шаламова) либо целые главы произведений.

Гневное осуждение предателей и палачей, пафос инвектив также представлен у всех свидетелей, а доминирует, например, в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына.

Давая свидетельские показания на суде истории, многие писатели (Гинзбург, Домбровский, Керсновская, Солженицын, Ширяев и др.) говорят при этом о силе добра, о победе человечности. Как писал Домбровский в связи с «Хранителем древности», «простой и как будто совершенно бессильный человек - не боится вступать в единоборство с могучими силами зла <...> он борется во имя добра и твердо знает, что оно непобедимо»29.

Писатели-христиане (например, Керсновская и Ширяев) свидетельствуют о силе небесного предстательства за героев. Радостная хвала жизни, устремление «сквозь тьму - к свету» (Ширяев), надежда на возрождение «души России» - такие чувства пробиваются сквозь мрак в произведениях большинства лагерников.

Тем самым в книгах, посвященных тюремно-лагерной тематике, уже к середине века четко обозначились свойства литературы новейшего времени, возродились естественные, врожденные свойства книги. «Это свобода жанрообразования, приводящая к разнообразию форм и всевозможных сочетаний их элементов <...> Это композиционные решения <...> объединение разнородных фрагментов на основе смысловой дополнительности <...> Это принцип свидетельства»30. Исполнение свидетельского долга типологически сближает новейшую книгу со средневековой, где, как, например в древнерусской литературе, «подавляющее большинство повество-

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

вательных текстов отмечено априорной достоверностью, особой установкой, которую можно было бы назвать ожиданием правдивого рассказа»31.

Произведения, лежащие в разных руслах, не сообщающихся между собой, - в России и в Зарубежье - оказываются схожими не только фактурой, но и поэтикой. Русская литература разных ветвей находится в одном и том же этапе своего развития. Изучение прозы второй волны эмиграции показывает, что этап наступил к середине ХХ в., хотя в подцензурном тексте в СССР его свойства начинают проявляться значительно позднее.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Вейдле Вл. Умирание искусства. М., 2001. С. 13.

2 Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 38.

3 Солженицын А. Бодался теленок с дубом: очерки литературной жизни. Paris, 1975. С. 417.

4 БабичеваМ. Писатели второй волны русской эмиграции. М., 2005. С. 14.

5 Солженицын А. Бодался теленок с дубом: очерки литературной жизни. Paris, 1975. С. 315.

6 Неклюдов С. Третья Москва // Шаламовский сборник. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 162-166. URL: http://shalamov.ru/memory/66/ (дата обращения 18.10.2015)

7 Амирэджиби Ч. Нужные вещи // Домбровский Ю. Хранитель древности; Факультет ненужных вещей. М., 1990. С. 5.

8 Турков А. Что же случилось с Зыбиным? // Знамя. 1989. № 5. С. 228.

9 Домбровский Ю. [Личный архив писателя]. Цит. по: Штокман И. Стрела в полете // Домбровский Ю. Хранитель древности; Факультет ненужных вещей. М., 1990. С. 15.

10 Гинзбург Е. Крутой маршрут. М., 1990. С. 4.

11 Копелев Л., Орлова Р. Евгения Гинзбург в конце крутого маршрут // Гинзбург Е. Крутой маршрут: хроника времен культа личности: в 2 т. Т. 2. Рига, 1989. С. 330.

12 Копелев Л., Орлова Р. Евгения Гинзбург в конце крутого маршрута // Гинзбург Е. Крутой маршрут: хроника времен культа личности: в 2 т. Т. 2. Рига, 1989. С. 338.

13 Керсновская Евфр. Наскальная живопись. М., 1991. С. 7.

14 Вигилянский Вл. Житие Евфросинии Керсновской // Керсновская Е. Наскальная живопись. М., 1991. С. 13.

15 Жигулин А. Черные камни. М., 1989. С. 28.

16 Любимов А. Возвращение: к 40-летию со дня смерти Сергея Максимова // Новый журнал. 2007. № 246. URL: http://magazines.russ.ru/nj/2007/246/lu18.html (дата обращения 18.10.2015).

17 Любимов А. Между жизнью и смертью: судьба и творчество писателя Сергея Максимова. Ч. 2 // Новый журнал. 2009. № 255. URL: http://magazines.

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

18 Любимов А. Между жизнью и смертью: судьба и творчество писателя Сергея Максимова. Ч. 2 // Новый журнал. 2009. № 255. URL: http://magazines.

russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (18.10.2015).

19 Цит. по: Любимов А. Между жизнью и смертью: судьба и творчество писателя Сергея Максимова. Ч. 2 // Новый журнал. 2009. № 255. URL: http://

magazines.russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (18.10.2015).

20 Любимов А. Между жизнью и смертью: судьба и творчество писателя Сергея Максимова. Ч. 2 // Новый журнал. 2009. № 255. URL: http://magazines.

russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (18.10.2015).

21 БабичеваМ. Писатели второй волны русской эмиграции. М., 2005. С. 102.

22 Максимов С. Тайга. Нью-Йорк, 1952. С. 42.

23 Шаламов В. Несколько моих жизней. М., 1996. С. 20.

24 Талалай М. Борис Ширяев: еще один певец русского Рима // Toronto Slavic Quarterly: Academic Electronic Journal in Slavic Studies. URL: http://sites.utoronto. ca/tsq/21/talalaj21.shtml (accessed 18.10.2015).

25 БабичеваМ. Писатели второй волны русской эмиграции. М., 2005. С. 370.

26 Ширяев Б. Неугасимая лампада. М., 2014.

27 Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский: житие. 2-е изд., исп. М., 2010. С. 48.

28 Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский // Православный информационный интернет-портал Православие.ру. URL: http://days. pravoslavie.ru/Life/life4812.htm (дата обращения 18.10.2015).

29 Домбровский Ю. [Личный архив писателя]. Цит. по: Штокман И. Стрела в полете // Домбровский Ю.О. Хранитель древности; Факультет ненужных вещей. М., 1990. С. 9.

30 Бойко С. «Непознанный мир веры»: формирование литературы нового типа // Новый филологический вестник. 2014. № 3 (30). С. 27.

31 Каравашкин А.В. Литературный обычай Древней Руси (XVI-XVI вв.). М., 2011. С. 19.

1. Veydle Vl. Umiranie iskusstva . Moscow, 2001, p. 13.

2. Averintsev S.S., Andreev M.L., Gasparov M.L., Grintser P.A., Mikhaylov A.V. Kategorii poetiki v smene literaturnykh epokh . Istoricheskaya poetika. Literaturnye epokhi i tipy khudozhestvennogo soznaniya . Moscow, 1994, p. 38.

3. Solzhenitsyn A. Bodalsya telenok s dubom: ocherki literaturnoy zhizni . Paris, 1975, p. 417.

4. Babicheva M. Pisateli vtoroy volny russkoy emigratsii . Moscow, 2005, p. 14.

5. Solzhenitsyn A. Bodalsya telenok s dubom: ocherki literaturnoy zhizni . Paris, 1975, p. 315.

6. Neklyudov S. Tret’ya Moskva . Shalamovskiy sbornik.

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

Vyp. 1 . Vologda, 1994, pp. 162-166. Available at: http:// shalamov.ru/memory/66/ (accessed 18.10.2015).

7. Amiredzhibi Ch. Nuzhnye veshchi , in: Dombrovskiy Yu.O. Khranitel’drevnosti; Fakul’tet nenuzhnykh veshchey . Moscow, 1990, p. 5.

8. Turkov A. Chto zhe sluchilos’ s Zybinym? . Znamya, 1989, no. 5, p. 228.

9. Dombrovskiy Yu. Lichnyy arkhiv pisatelya . As cited in: Shtokman I. Strela v polete , in: Dombrovskiy Yu.O. Khranitel’drevnosti; Fakul’tet nenuzhnykh veshchey . Moscow, 1990, p. 15.

10. Ginzburg E. Krutoy marshrut . Moscow, 1990, p. 4.

11. Kopelev L., Orlova R. Evgeniya Ginzburg v kontse krutogo marshruta , in: Ginzburg E.S. Krutoy marshrut: khronika vremen kul ’ta lichnosti: v 21. T. 2 . Riga, 1989, p. 330.

12. Kopelev L., Orlova R. Evgeniya Ginzburg v kontse krutogo marshruta , in: Ginzburg E.S. Krutoy marshrut: khronika vremen kul ’ta lichnosti: v 21. T. 2 . Riga, 1989, p. 338.

13. Kersnovskaya E. Naskal’naya zhivopis’ . Moscow, 1991,

14. Vigilyanskiy Vl. Zhitie Evfrosinii Kersnovskoy , in: Kersnovskaya E. Naskal’naya zhivopis’ . Moscow, 1991, p. 13.

15. Zhigulin A. Chernye kamni . Moscow, 1989, p. 28.

16. Lyubimov A. Vozvrashchenie: k 40-letiyu so dnya smerti Sergeya Maksimova . Novyy zhurnal, 2007, no. 246. Available at: http://magazines.russ.ru/nj/2007/246/lu18.html (accessed 18.10.2015).

17. Lyubimov A. Mezhdu zhizn’yu i smert’yu: sud’ba i tvorchestvo pisatelya Sergeya Maksimova. Ch. 2 . Novyy zhurnal, 2009, no. 255. Available at: http://magazines.russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (accessed 18.10.2015).

18. Lyubimov A. Mezhdu zhizn’yu i smert’yu: sud’ba i tvorchestvo pisatelya Sergeya Maksimova. Ch. 2 . Novyy zhurnal, 2009, no. 255. Available at: http://magazines.russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (accessed 18.10.2015).

19. As cited in: Lyubimov A. Mezhdu zhizn’yu i smert’yu: sud’ba i tvorchestvo

pisatelya Sergeya Maksimova. Ch. 2 . Novyy zhurnal, 2009, no. 255. Available at: http://magazines.russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (accessed 18.10.2015).

20. Lyubimov A. Mezhdu zhizn’yu i smert’yu: sud’ba i tvorchestvo pisatelya Sergeya Maksimova. Ch. 2 . Novyy zhurnal, 2009, no. 255. Available at: http://magazines.russ.ru/nj/2009/255/lu12.html (accessed 18.10.2015).

Новый филологический вестник. 2015. №3(34).

21. Babicheva M. Pisateli vtoroy volny russkoy emigratsii . Moscow, 2005, p. 102.

22. Maksimov S. Tayga . New York, 1952, p. 42.

23. Shalamov V Neskol’komoikhzhizney . Moscow, 1996,

24. Talalay M. Boris Shiryaev: Eshche odin pevets russkogo Rima . Toronto Slavic Quarterly: Academic Electronic Journal in Slavic Studies, 2007, no. 1, Summer. Available at: http://sites.

utoronto.ca/tsq/21/talalaj21.shtml (accessed 18.10.2015).

25. Babicheva M. Pisateli vtoroy volny russkoy emigratsii . Moscow, 2005, p. 370.

26. Shiryaev B. Neugasimaya lampada . Moscow, 2014.

27. Svyashchennomuchenik Ilarion (Troitskiy), arkhiepiskop Vereyskiy: zhitie. 2-e izd., isp. . Moscow, 2010, p. 48.

28. Svyashchennomuchenik Ilarion (Troitskiy), arkhiepiskop Vereyskiy . Pravoslavnyy informatsionnyy internet-portal Pravoslavie.ru . Available at: http://days.pravoslavie.ru/Life/life4812.htm (accessed 18.10.2015).

29. Dombrovskiy Yu. Lichnyy arkhiv pisatelya . As cited in: Shtokman I. Strela v polete , in: Dombrovskiy Yu.O. Khranitel’ drevnosti; Fakul’tet nenuzhnykh veshchey . Moscow, 1990, p. 9.

30. Boyko S. “Nepoznannyy mir very”: formirovanie literatury novogo tipa [“Unknown World of Faith”: The Formation of a New Type of Literature]. Novyy filologicheskiy vestnik. 2014, no. 3 (30), p. 27.

31. Karavashkin A.V. Literaturnyy obychay Drevney Rusi (XI-XVI vv.) . Moscow, 2011, p. 19.

Бойко Светлана Сергеевна - доктор филологических наук, доцент; профессор кафедры истории русской литературы новейшего времени Института филологии и истории РГГУ

Специалист по русской литературе и критике ХХ в., творчеству Б.Ш. Окуджавы.

Boyko Svetlana S. - Doctor of Philology, associate professor; professor at the New Russian Literary History Department of Institute for Philology and History, Russian State University for the Humanities (RSUH).

Specialist in Russian literature and criticism of 20th century, creative works by B.Sh. Okudzhava.

E-mail: [email protected]

Выбор редакции

Паштет из свиной печени в мультиварке Паштет из говяжьей печени в мультиварке

В Россию паштет пришел из Германии. В немецком языке это слово имеет значение «пирожок». И первоначально это был мясной фарш,...

Песочный фруктовый пирог

Простое песочное тесто, кисло-сладкие сезонные фрукты и/или ягоды, шоколадный крем-ганаш — совершенно ничего сложного, а в результате...

Минтай, запеченный в духовке

Как приготовить филе минтая в фольге - вот что необходимо знать каждой хорошей хозяйке. Во-первых, экономно, во-вторых, просто и быстро,...

Салат «Обжорка» – классический рецепт с говядиной Тараев обжорка

Салат «Обжорка «, приготовленный с мясом — по истине мужской салат. Он накормит любого обжору и насытит организм до отвала. Этот салат...

Во сне менять полы в доме

Такое сновидение означает основу жизни. Сонник пол толкует как знак жизненной ситуации, в которой ваша основа жизни может показывать...

К чему снится виноград - толкование сна

Во сне приснилась крепкая и зеленая виноградная лоза, да еще и с пышными гроздьями ягод? В реале вас ждет бесконечное счастье во взаимной...

Пюре из кролика рецепт для грудничка

Первое мясо, которое нужно давать малышу для прикорма, это – крольчатина. При этом очень важно знать, как правильно варить кролика для...

Сонник: к чему снятся Ступеньки, видеть во сне Ступеньки что означает

Ступеньки… Сколько десятков за день нам приходится их преодолевать?! Движение – это жизнь, и мы не замечаем, как пешим ходом наматываем...

Золовка мои враг к чему соник

Если во сне ваши враги пытаются помешать вам, то вас ждет успех и благополучие во всех ваших делах. Разговорить во сне со своим врагом -...

Новое

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Становление и развитие "лагерной прозы" в русской литературе XIX-XX вв.»

Похожие диссертационные работы по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

Мифообразы судьбы в прозе Варлама Тихоновича Шаламова 2011 год, кандидат филологических наук Зинченко, Екатерина Егоровна

"Достоевская" тематика и форма в публицистике А.И. Солженицына 2007 год, кандидат филологических наук Сашина, Анна Сергеевна

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Малова, Юлия Валерьевна

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Малова, Юлия Валерьевна, 2003 год